Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

Луша шла впереди, не замечая смятения на отцовском лице.

— Что ж она натворила, что так боится? У нас в стране просто так ведь никого не арестовывают…

— Да ничего она не натворила. Просто, помнит, как давно было. Тогда всех арестовывали. Весь народ.

— Кто это тебе такое сказал?

— Ханна. Я когда заблудилась, дождь ведь шел, а булыжники тут везде, а я еще и понеслась, не разбирая дороги, потому что Олев Олевыча испугалась у колонки. Его бы и ты испугался, особенно в темноте.

— Он что, тоже из Англии?

— Да нет, русский он, но только свое имя мычать умеет — Олег Олегович, «Олев Олевыч», — она промычала, вытянув шею: — Языка у него нет.

— Как это, языка нет?

— Язык ему отрезали.

— Кто?

— Не знаю. Страшновато поначалу, как он мычит, но я привыкла.

— А он откуда взялся?

— Да мы про него ничего с Ханной не знаем, он не совсем в себе, но добрый. Ханна думает, что он тоже бывший зек.

— Зек?

— Ну да, как Ханна. Это значит, заключенный. Сокращенно зе-ка. Который в лагере сидел. Он нам дрова колет, воду носит, умеет такие нужные вещи на развалинах находить! И печку разжигать, даже если дрова сырые. Я его тоже нарисовала. Получился Старый Рыцарь на лошади, а Ханна моя — Белая Королева, старенькая, с которой шаль все спадала. Я так сразу и подумала, когда с ней встретилась. У нее тоже все одеяло с плеч спадало.

«Да, попала ты, доченька, в логово…» — подумал Николай и продолжал выведывать дальше:

— И книжку эту английскую они тебе подсунули? И читать по-своему обучили?

— Да нет, папка, я же тебе рассказывала. Русскую «Алису» мне еще в пионерском лагере Лариса Семеновна, библиотекарша, подарила. Я эту книжку наизусть выучила, назубочек. А когда к Ханне попала, у нее точно такая книжка оказалась, но английская. У Ханны ведь дочка была маленькая, вот эту книжку она ей читала, а потом — под пол спрятала.

— Тайник, что ли?

— Ну да, тайник. Ее же арестовывать потом пришли, после того как Кристофера арестовали.

— Какого еще Кристофера?

— Мужа ее. Его тоже арестовали, но шаман Коркыт ата сказал, что и он жив, и дочка ее.

— Какой еще шаман? — Голова у Николая шла кругом.

— Ну, волшебник. Ой, там такая история, как сказка прямо!

— И много у них иностранных книжек?

— Да нет, одна только, «Алиса». Ханна ее сначала спрятала, а когда из лагеря вернулась, опять нашла. И книжка целая, только корешок отсырел немножко, но зато картинки такие! Даже лучше, чем в моей русской. Такие, папка, в ней картинки, что просто все бы отдала, чтобы так рисовать! Я уже много нарисовала. Мы с Ханной как поедим вечером, она ложится и начинает рассказывать о своей жизни, а я сажусь у печки и рисую про то, что она рассказывает. У нас хорошо. И дрова стреляют, а Джинджер урчит. Я и Стеклянный дом нарисовала, который они с Кристофером построили, а в нем — апельсины, бананы, ананасы. Вот бы когда-нибудь их вживую увидеть, представляешь? А Джинджера мы почти и не кормим, он у нас охотник, сам себе еду добывает. Да еще и нам. А ты, папка, видел ананасы, но не на картинке, а живьем?

— Не видел.

— А я прямо мечтаю увидеть, потрогать. Ханна мне все про них рассказала, но это ведь совсем не то, что увидеть, правда? Представляешь, есть страны, где они прямо в земле растут, как капуста. Вот было бы здорово туда поехать и попробовать, правда?

— Начинили тебе голову небылицами.

— Правда-правда. А если бы Город-сад построили, и у нас бы, в Вороже, сейчас апельсины, ананасы росли под стеклом, представляешь? Ханна сама видела, она врать не будет. А еще Ханна говорит, что люди у меня выходят на рисунках как живые. Я и Кристофера нарисовала, и Алису, и Джонни маленького, это Ханны братик, он в Англии остался. И город Cambridge нарисовала, и баржу — все, как Ханна рассказывала, и она сказала: похоже. У меня уже рисунков сто, наверное. Знаешь, если я, если буду все больше рисовать и рисовать, стану как Тенниел.

— Что это еще за хрен? — взвился Николай с неожиданной злостью, которой Луша не заметила.

— Он не хрен. Смешной ты, папка! Ничего не знаешь. Ну художник же это, который «Алису» рисовал. Мне Ханна про него рассказывала. Я тебе, папка, как придем к Ханне, все рисунки свои покажу. Только ты никому: она ведь краски, тетрадки и карандаши с грузовика украла, поэтому у нас бумаги вдоволь — и для нее, и для меня. Ханна в тетрадках пишет о своей жизни. Но с меня взяла честное слово, что я не буду заглядывать, говорит, «вырастешь, тогда прочтешь, доченька».

— «Доченька»! Это какая же ты ей «доченька»?

— Ну да, папка, я же тебе все на кухне ночью все рассказывала-рассказывала, а ты не слушал меня, что ли, совсем? Она думает, что я ее дочка. Ханне Коркыт ата, это шаман, ну волшебник, сказал, что она должна к нам в Ворож вернуться и ждать. Ну, она и вернулась, и ждала.

— Чего ждала?

— Дочку же свою, Алису и Кристофера. Во-о-он там, на холме, видишь, сады?

— Сады-то я вижу, — ответил Николай, с растущим беспокойством оглядывая местность.

— Ну вот. А когда я заблудилась здесь, она меня нашла и подумала, что я ее дочка и есть. Вот там они с Кристофером и Алисой раньше жили. А потом их арестовали.

— Она что, твоя Ханна, сумасшедшая, что ли? Она же старуха, говоришь. Какая же ты ей дочка?!

Лушка тяжело вздохнула.

— Она не сумасшедшая, папка, но все больше путает, забывает. По-русски не говорит почти, а раньше говорила. У нее жизнь тяжелая была.

— У всех тяжелая.

— У нее совсем тяжелая. Она из Казахстана, ты знаешь, где Казахстан?

— Знаю.

— Ну вот, она из Казахстана в Ворож ехала. Год целый, а может, и дольше. И на поездах, и на машинах, и пешком. Чтобы дочку найти. Как Герда — к Каю в «Снежной королеве». Знаешь?

— Эти тоже иностранцы? Ханны твоей знакомые?

Луша остановилась, хохоча.

— Да нет, папка, это тоже книжка, Ларис Семеновна давала читать, Андерсен это.

«Совсем сбили девчонку с пути. Сколько же их тут окопалось?»

— Ну вот, а вместо дочки я нашлась. Когда Ханна меня спасла, она сразу подумала, что я ее пропавшая Алиса и есть. И так меня называет. Но я молчу. Пусть думает, что не зря сюда добиралась. Хотя, конечно, зря. Она все мечтает домой вернуться.

— Куда это?

— На