Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

Глядя на ее растерянное лицо, Петр весело хохотал.

13

Крушение царств, разгром армий не отозвались бы в сознании дворичан так, как отозвался слух о дележе в доме Борзых и об участии в этом дележе Петра Багрова. Рушились вековые основы семейной замкнутости, неприкосновенность собственности. Возмущение было всеобщим. Даже Лиса и Артем не могли скрыть от пытливого взгляда Петра своей смущенной растерянности. И лишь один Митька Кораблин шел всем наперекор: в победе Петра он видел отражение своей окончательной победы над сломленным Ермохой.

— Для того и советская власть стоит. Да, она все нарушает. А если б не нарушала, то ей от Миколашки отлички не было б. Чужой в дому? Ну-с, хорошо, допустим. А Петр работал? Богатство это увеличивал? А что он получил? Разве ему давали полную плату? Ага! Нет, теперь уж право наше. Мы тряхнем, мы!

Слушавшие Митьку плевали и отходили в сторону. Всеобщее возбуждение отчетливее всего отразилось на Маке. Вздернув кверху левый ус, он загадочно щурил глаз, уклоняясь от синей ленточки дыма из зажатой в зубах цигарки, и многозначительно тряс головой:

— Совецкая власть! Хы! Это только ягодки. Все переборухают, черти несвязные! Ведь это что же! Чужой человек, иной фамилии, черт знает откуда и — на́ тебе — в дележе участник! Он кто? Работник? Да? Ну, отработал свое — и на все четыре стороны! А то ведь распусти народ, он до того дойдет, что придет к тебе в избу ста́рчик, посидит, погреется в твоем же тепле, а потом, здорово живешь, скажет: выделяй ему пай! На хохряк гнут, хотят так всех запутать, чтоб люди забыли, где право, где лево.

Окончательно растерявшийся Ерунов воздержался от суждений, только так глянул на божницу, что домашним стало понятно: надежды на земные силы, способные помочь в нагрянувшей беде, потеряны навсегда, осталась только вера в «вышнего».

Растерянность и злобу доможильных дворичан Петр принимал довольно равнодушно.

Мысль о выделе части из дома Борзых пришла к нему совсем неожиданно. Если б не Доня, он никогда не додумался бы до этого, хотя уж давно понял, что Лисе и Артему нет никакого резона кормить его даром, и приспевает время позаботиться самому о себе. Не привыкший к хозяйственным заботам, он всячески отмахивался от этих мыслей, аппетитно ел чужой хлеб, в надежде, что все обойдется как-нибудь, не сейчас — так впоследствии. Доня напомнила ему, навела на правильный путь, возродила забытые слова Комракова, как-то сказавшего ему мельком: «С Борзых за труд тебе получить бы следовало. Наш закон гласит так, что всякий работник в доме имеет право на долю в имуществе. Ты об этом не думал?» Тогда он пропустил это мимо ушей, но сейчас, глядя на Доню, ему показалось, что слова Комракова имеют цену не только для него, но и для лишнего подтверждения силы советской власти. В нем вспыхнуло озорство, ребячливое желание перебаламутить людей, поиздеваться над их растерянностью. Если б он наверняка знал, что из дома Борзых ему не достанется ни палки, он все равно не отказался бы от своей затеи, тем более, что самый закон о праве работника на имущество — разве это не дело советской власти, не проявление общей, а значит и его непримиримости к гнилому закону крестьянского бытия?

— Ты, Артем, ни черта не смыслишь в этих делах. Что программа большевиков говорит? «Не трудящийся да не ест». А у нас как было? Чем ты больше работаешь, тем меньше тебе попадает, а Тугой какой-нибудь — он тебе, триста возов (хо-хо!), в три горла жрал, а работы не видел.

— Это все так, — уклончиво отвечал Артем, — я против этого не спорю, но только…

— Что «только»? Рушится крестьянский закон? Хозяин власть над домом теряет? А мы этого как раз и хотим! Этого самого! Надо всех вышибать из старой лунки, промыть, протереть, тогда и к советскому строю допустить. Вот я и начну протирать. Ты думаешь, не начну? Ну, это, брат, не шути, отойди в сторону. Ты меня еще не знаешь.

Одной Лисе сказал Петр по совести то, о чем думал:

— Тетушка Пелагея, тебе сказать можно, ты не такая… понятливая ты… Ведь я сроду дома своего не имел, не знаю, как едят свой хлеб… Попробовать хочу. А сколько нас таких, батраков! Числа нет! И вдруг мы все перестанем быть батраками, будем жить по-людски… разве от этого не закружится голова?

Он тихо смеялся, охватив голову ладонями, и на щеки ему пал густой румянец. Лиса ответила ему улыбкой и посмотрела так, как смотрит строгая мать на детские шалости.

— Вали, видно. Затейный ты, Петруха. Желаю счастья. Может, женишься, обдетишься…

Петр ушел от нее растроганный, весь вечер сидел у Митьки и играл с ним и с Мажой в «пять листиков».

Раздел в семье пугает не тем, что близкие люди вдруг станут жить отдельно, будто чужие, и не дележом имущества, а тяготит чужим глазом. Придут понятые, начнут ворошить недра дома, оценивать каждую мелочь, и получается так, будто взяли хорошую одежду, распороли по швам, вынули вату, и вместо красивой дорогой вещи — на столе ворох ветошки.

С такой думой сидел Дорофей Васильев в избе, опустив голову на ладони. По лавкам бегали Корнеевы ребятишки, под печкой скучливо орали ягнята; телок сонно двигал розовыми губами, и скупое солнце золотило венчики его ресниц.

И в первый раз позавидовал Дорофей Васильев умершей жене, друзьям, давно упокоившимся под серыми голубцами сельского погоста, даже Водяному, казалось, легче было принять огненную смерть, чем вот, как он, сидеть в оглохшей избе и чувствовать, как по хозяйским тропкам в доме ходят чужие люди, лапают все, и скоро от полного гнезда останется пфык. «Ну, что ж, пусть разоряют, мне немного надо», — думалось туго и безрадостно. Вот скоро все сойдутся в избу для окончательного дележа. Он поглядит в лица тем, кого он породил, кормил и пригревал некогда могучим крылом забот, отеческого попечения. Чье сердце тронется раньше всех при взгляде на него, поверженного, потратившего все силы на сооружение дома, который они делят теперь? Кто первый вспомнит о нем? Один на один он решил не идти с Корнеем, хотя в последние дни, примирившись с неизбежностью раздела, Вера вдруг стала с ним ласкова. «Знаю я, паскуда, чем это пахнет! Тебе только часть мою захапать, а тогда ты меня с портками проглотишь!»

Петр распахнул дверь и пропустил вперед члена волсовета по земельным делам товарища Шашкова.

— Вваливайся, начальник, а мы за