Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский

снегу хорошо, и ноги в креплениях надёжно сидят. Вот только иду медленно, всё-таки чуть-чуть в подъём, ну и не по твёрдому. Сумерки загустели, но там где-то вверху луна висит и немного подсвечивает туман. По крайней мере, не кромешная тьма. И довольно тепло, мороза большого нет. В голове назойливо вертится известная песенка – почти как раз в тему:

Люди сосланы делами,

люди едут за деньгами,

убегают от обиды, от тоски.

А я еду, а я еду за туманом,

за мечтами и за запахом тайги…

Туристы на вокзалах часто поют её под гитару. Но мы к туристам всегда относились чуть снисходительно… да нет, пожалуй, даже высокомерно. Занимаются баловством, в тайгу на прогулки ездят. Эх, ребятки, а вот бы вас сейчас сюда. Вы ехали за туманом? Ну вот вам туман. И что вы станете с ним делать? А я приехал как раз за деньгами, грубо говоря, потому что это моя работа. И нужен мне этот туман, а также запах тайги и всё прочее, как зубная боль на день рождения…

По моим ощущениям, буровые должны быть уже недалеко. Надо посматривать внимательнее, может, ёмкость покажется или тепляк, или насос под навесом на берегу ручья. Но впереди скоро угадывается что-то плоское и ровное, как каток. Ага, понятно! Это же озеро. Тут полно таких небольших ледниковых озёр. Парни, что здесь работали до нас, назвали его Тарбаганьим. Летом идёшь по усеянному плитчатыми обломками сланцев береговому склону, а тарбаганы встанут столбиками возле своих нор и резким тревожным свистом оповещают соседей, чтобы те не хлопали ушами, а то могут и подстрелить. Но всё равно настреляли мы их тут порядочно, главным образом из-за меха на шапки. Хотя многие попутно и мясо их употребляли.

Теперь, когда я привязался к местности, стало спокойнее. Ушёл я намного правее, чем надо. Вот и строения показались из тумана, только это не буровые, а склад взрывчатки. Тут сторожка и сарайчики для хранения аммонита и детонаторов. Сейчас здесь пусто, взрывные дела мы закончили летом. Но можно зайти посидеть, отдохнуть, перекурить.

Хорошо, что я уткнулся в озеро, а то так и шёл бы до хребтика, опоясывающего нашу неглубокую котловину. И определился бы гораздо позднее и, главное, дальше от нужного места. А теперь надо опять правильно выбрать направление и не промахнуться мимо буровых. Отсюда до них всё тот же километр.

Вышел из сторожки, прикинул по памяти, где должны быть буровые, и двинулся. Какое-то время брёл вдоль берега озера, потом он отклонился вправо и потерялся, и везде была одна белая, чуть покатая равнина, даже без деревьев. Вокруг смутно видно метров на двадцать-тридцать, тут не сориентируешься. А всё-таки хорошо, что здесь котловина, и не очень большая: километра два-три в диаметре. Цепочка окружающих её гор не даст уйти далеко, если я проскочу мимо участка. С востока она, правда, открыта, там широкая долина, по которой бежит ручей, вытекающий из Тарбаганьего озера. В той стороне наш лагерь, и на обратном пути надо будет очень постараться, чтобы не пройти мимо, иначе, гуляя по этой долине, незаметно окажешься чёрт знает где. Но об этом я пока думать не хотел, да и сперва надо было ещё найти буровые.

Шёл вот так, искал в мутной, близкой полутьме зацепки для глаз и вспомнил, как однажды в маршруте так же в сумерках, но без тумана, хорошенько плутанули мы вдвоём со студентом из политеха. Вообще-то я любил в маршруты ходить один. Тем более если местность гольцовая, леса почти нет, далеко видно во все стороны, заблудиться невозможно. Идёшь, сам с собой рассуждаешь о том, что видишь, потом сел, записал, покурил, дальше отправился. Никто не стоит над душой, не отвлекает, не задаёт дурацких вопросов. А за студентом нужен глаз да глаз: чтобы не отставал да замеры радиометром брал регулярно, да где-нибудь со скалы не сверзился бы, чего доброго. Того, что я сам могу сверзиться со скалы, я никогда не допускал. Хотя из-за таких вот случаев и были строго-настрого запрещены одиночные маршруты. А также из-за возможности наткнуться на волков там или медведей. Считалось, что если идут двое, то, по крайней мере, кто-то один спасётся, чтобы было о чём рассказывать другим. Только я всегда был уверен, что со мной никогда ничего не случится. Вот и предпочитал ходить один. Но практика есть практика, ведь и со мной когда-то тоже начальник партии возился, учил геологическому уму-разуму.

В тот раз мы с Витюлей уже ближе к вечеру спустились в какой-то распадок. Нашли интересные породы, долго лазили там вокруг да около, образцов да проб набрали. Потом подкрепились тем, что от обеда осталось – банку сайры съели без хлеба да чаю сварили на костре, выпили по кружке. Костёр затоптали. Пока всё это делали, стало темнеть – осень уже начиналась. До лагеря оставалось километра три, и всего-то надо было перейти через невысокий хребтик и спуститься в долину. Взял я азимут, и мы пошли вверх. Камней-то набрали много, идём тяжеловато. Небо облачное, и луны нет. Иду и посвечиваю спичками на компас. Но тут стала заедать стрелка и, как я компас ни тряс, она не вертелась на иголке свободно, а значит, не показывала нужное направление. Это была обычная наша беда. Впрочем, я не очень расстроился, убрав компас в полевую сумку. Путь-то был известен: по прямой вверх да потом вниз. Идём, идём в глубоких сумерках, но вот склон становится пологим, значит, выходим на водораздел. Потом пошли по плоскотине, долго шли, а вот и начали спускаться – в долину, конечно. Только очертания гор на фоне потемневшего неба какие-то незнакомые. Ну, может, внимания раньше не обращал, мало ли что. Мы ведь поднялись, потом спустились, значит, правильно идём. И тут натыкаемся на кострище. Лежат почерневшие горелые ветки, таган валяется. Наверное, кто-нибудь из наших отдыхал, значит, мы почти дошли. Но чуть поодаль лежит… свеженькая банка из-под сайры, которой мы поужинали минут сорок назад.

Я даже не сразу понял, что произошло. Как эта банка оказалась здесь? Ведь она же осталась там, за хребтом. Шли всё время прямо, поднялись, вниз пошли… Наконец допетрил, в чём дело. Перевал через хребет был очень пологим, и мы, всё время незаметно уходя в темноте в одну сторону, просто описали дугу, когда шли по плоскому водоразделу, и спускаться стали не по другую сторону хребта, а по