Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский

Вот и теперь я шёл в полном удовлетворении. Солярку я всё-таки несу, несмотря на глубокий снег, туман и темноту. И в лагерь обязательно попаду, не пройду мимо. И вообще – пьём за яростных, за непохожих и презревших грошевой уют! Всё будет нормально.

Собственно, и не туман это вокруг меня, а облака. Высота-то за полторы тысячи метров. Если в пасмурную погоду из долины Гоуджекита смотреть в сторону лагеря, горы наполовину скрыты облаками. Был у меня там один маршрут: идёшь вверх и понемногу приближаешься к висящей над тобой белой пелене. И постепенно, как самолёт на подъёме, входишь в облачность и тут уж идёшь только «по приборам» – считаешь пары шагов да почти не спускаешь глаз с компаса. Отсчитал, записал наблюдения, повернул, прошёл до следующей точки. А на спуске – как при посадке на аэродром: вот сквозь туман начинает поблёскивать речка, потом различаешь валуны, кусты на берегу, а вот уже кромка косматой мути остаётся над головой и снова начинает превращаться в привычные облака. Снизу смотришь потом на них и думаешь, как Армстронг при взгляде с Земли на Луну: неужели я там был?

Ну что, вот уже и лагерь должен быть где-то недалеко. Знать бы – где… По-прежнему вокруг ничего не видно. Стараюсь держаться прямого направления, но насколько это получается, трудно сказать. Наверное, надо начать делать боковые ходы в обе стороны, искать лагерь. И я сворачиваю налево под прямым углом. Пройду метров сто-двести, и если нет признаков жилья, вернусь обратно по своему следу, схожу в другую сторону. И так пока не наткнусь на лагерь…

Хоп! Одна нога вместе с лыжей провалилась вниз, и я упал на бок. Забрёл, видно, на крупный курумник и угодил в пустоту между валунами, засыпанную снегом. Надо как-то подниматься. Но ничего не получается: снег очень рыхлый, и как я ни упираюсь руками, они не находят опоры, проваливаются. Да ещё канистра с соляркой к земле прижимает. Кое-как сбрасываю с плеч рюкзак, потом начинаю ползать, пытаясь подгрести к какой-нибудь глыбе. Лыжи мешают, загребают снег. Он сыплется за шиворот, набивается в рукава, налипает на лицо. Минут пять проходит в такой борьбе, но этот холодный, равнодушный, мёртвый снег без особых усилий одерживает верх в нашем поединке. Он засасывает в себя, как трясина. Он сыпучий, зернистый, он никак не уплотняется подо мной, и я просачиваюсь всё глубже в каменную воронку. Проделывая ногами замысловатые упражнения и упираясь изо всех сил, мне всё-таки удаётся освободиться от резиновых петель и скинуть с ног так мешающие сейчас лыжи.

Надо отдохнуть. И собраться. Не доводить себя до паники. Вот угораздило же так попасть! Если бы знать, что лагерь близко, можно было бы и покричать. Но где он, я понятия не имею. С опозданием приходит мысль, что нужно было хотя бы пары считать, особенно на обратном пути. Точность, конечно, не ахти, тем более на лыжах, да и в направлении я мог ошибиться. Но всё-таки имел бы хоть какое-то определение на местности. А сейчас я вроде того курсанта в космосе: болтаюсь в пространстве неизвестно где и никак не могу повлиять на своё положение. Тот хоть знал, что его в конце концов подберут. А я, даже если и вылезу из этой неожиданной ловушки (а я вылезу, конечно!), ещё должен буду как-то найти лагерь.

Полежу спокойно, отдышусь. А ведь было уже со мной что-то похожее в позапрошлом сезоне. Были и туман, и снег, и неизвестность, а потом всё закончилось хорошо. Если можно так сказать…

Тогда мы только начинали здесь разведку. И так же задержались с бурением до больших снегов. Из Нижнеангарска срочно затребовали материалы для какой-то комиссии. Погода была нелётная, и я собрал карты, разрезы, сложил всё в рюкзак и вышел вот на таких же самодельных лыжах на бамовский разъезд. Хотя уже начинался ноябрь, была хорошая оттепель. По такой погоде идти – одно удовольствие. Солнце хоть и низкое, но яркое, небо голубое, горы в снегу, тишина. Белое безмолвие, как у Джека Лондона. Что такое пятнадцать километров на лыжах? Чепуха, максимум три часа ходу. Да не бегом, а просто хорошим шагом, тем более что надо идти почти всё время вниз по левому борту долины Гоуджекита – от самых его верховий, где он вытекает из большого озера, до трассы БАМ. Под сплошными снежными наносами еле угадывалась дорога, которую мы проложили на участок летом. Только на врезах в склоны она чернела каменистыми откосами. Лыжи скользили хорошо, снег был рассыпчатый, сухой, скрипучий.

Впереди справа показалась свежая лыжня. Сашка Матвеев прошёл, наш бульдозерист. Я сам разрешил ему смотаться на пару дней домой, а вернуться мы должны были вместе на вертолёте. Отправился он из лагеря на полчаса раньше меня, захватив с собой «тозовку». Наверно, куропаток искал по склонам, потом свернул на дорогу. И я пошёл по его следу, надеясь догнать.

Чем ниже с гор я спускался, тем становилось теплее. И на лыжи начал налипать снег. Он уже не рассыпчатый был, а вязкий, липкий, хорошо прессовался и прочно приклеивался к лыжам снизу. Сделаешь пять-шесть шагов – и надо стучать каждой лыжиной о дерево, чтобы хоть немного стряхнуть прилепившуюся тяжесть. Какое уж там скольжение, просто идти и то невозможно. Это всё оттепель виновата. По морозцу так бы и шёл прогулочным шагом. А тут скорость у меня совсем упала.

Вот тебе и три часа ходу. За три часа я добрался только до притока Гоуджекита, который буровики прозвали Пьяным ключом. В июле-августе, когда на участок можно было проехать на «Уралах», после возвращения с «выхлопа» здесь обычно выпивалась последняя водка, захваченная с собой из посёлка. Дальше – всё, сухой закон на месяц. Отсюда до разъезда оставалось километров пять.

Воздух становился всё мутнее. Оттепель напоила его влагой, влага стала превращаться в туман. Не такой уж густой, но тоже изменивший окружающий пейзаж. С трудом я узнавал окрестные склоны, распадки. И тут заметил, что Сашкин след стал уходить правее, чем надо. В тумане запросто мог он спутать направление. Я-то прошёл здесь пешком не один раз, а он всё время на машине, да с возлияниями возле Пьяного ключа. Уйдёт не в ту степь, пока поймёт что к чему, уже стемнеет… И я повернул по его следу. Надо догнать, пока не поздно.

А двигался так же, в час по чайной ложке. Всё время останавливался и стучал