Тата - Валери Перрен

Неделю спустя Колетт принесла мне справку, подписанную Лабори. Получалось, что он сам принимал роды у Ханны. Когда я между прочим заметила: «Вы могли бы работать акушеркой!» – она стала умолять ничего никому не говорить.

Скажу вам честно, Аньес, сначала я подумала, что ваша мать – Колетт, но по какой-то загадочной причине она поручила вас заботам брата и невестки. И я задала вопрос. Колетт хорошо меня знала и понимала, что я не отпущу ее без ответа, но тайну сохраню. Мне известно все обо всех в этом городе, и я ни разу не выдала ни одного секрета. Колетт выглядела ужасно, я очень ей сочувствовала, и она рассказала, что 20 октября Жан появился у нее с двумя женщинами – своей женой и Бланш Судковски. Она сначала обрадовалась неожиданной встрече с подругой детства, но сразу поняла по их мрачным лицам, что сюрприз будет неприятный. Бланш сняла эластичный пояс, и ее живот объяснил все без слов. Жан сказал, что он – будущий отец, в подробности не вдавался. Он уже был с Ханной, и Колетт подумала, что Бланш – суррогатная мать. Жан стал умолять сестру помочь Бланш, она отказалась, и тогда он напомнил, как она сотни раз принимала ягнят, пообещал немедленно вызвать врача, если возникнут осложнения. На моей памяти не было случая, чтобы Колетт хоть раз в чем-то отказала брату. Для Бланш она была единственной подругой, ангелом-хранителем. У бедняжки почти не оставалось времени в запасе: не позже чем через три дня она должна была вернуться в Лион, иначе Левгени Судковски убил бы ее. Всего три дня на то, чтобы отвести от ребенка зловещую участь. Бланш сумела скрыть, что ждет ребенка, помогли бандаж и просторные платья. Колетт все поняла, разобралась в ситуации. Ханна не просто не злилась – когда все началось, она держала Бланш за руку, успокаивала ее, говорила ласковые слова.

За последним ужином Бланш рассказала, что фактически была затворницей, хоть и работала. На маленькой кухне Колетт было принято судьбоносное решение: чтобы ребенку жилось спокойно, никто не должен знать тайну его рождения. Колетт и Бланш спали в одной постели, но я не знаю, что она рассказала подруге о своих отношениях с Жаном. Я ни разу не осмелилась спросить об этом. Если тебе доверили секрет, умей хранить молчание.

Бланш была на сносях, литрами пила отвар из цветков малины – ей кто-то сказал, что это ускорит процесс и начнутся роды. К часу ночи – то ли благодаря народному средству, то ли потому, что рядом была верная подруга, – воды отошли, и Колетт Септамбр помогла вам появиться на свет… Ханна перерезала пуповину. Они втроем объявили, что родилась девочка. Бланш дала вам грудь и кормила два следующих дня. Обе ваши матери нянчились с вами рука об руку. Вы спали между ними в одной постели. Вы – дитя любви, Аньес. Не сомневайтесь.

Я допила портвейн. Ана плакала, прижавшись ко мне. Ну почему, почему я должна была узнать об обстоятельствах моего рождения в доме незнакомой женщины и в присутствии дочери? Наверное, на то была причина. Колетт привела меня в наш мир…

Тетя не оставила ни одного слова о «событии» на записанных для меня кассетах. Почему? Боялась, что кто-нибудь чужой найдет их и прослушает? Что они нашептывали мне в течение тех двух дней? Пели по очереди колыбельные? Укачивали? Я закрыла глаза. Поставила кулаки на клеенку и мысленно представила себе моих матерей. Они склонились надо мной. Мой отец и его сестра входят и выходят из комнаты, чтобы дать им побыть наедине с новорожденной. Которая из двух выбрала имя? Как моя драгоценная Колетт, не знавшая материнства, пережила потрясение? Я даже думать не решаюсь о расставании. Бланш обернулась, уходя? Она справлялась обо мне? У моих родителей или Колетт? У матери или отца? Что она чувствовала, когда мы приезжали в Гёньон к тете и она слышала голоса – мой и своей внучки? Что она подумала, увидев меня по телевизору, посмотрев мои фильмы? Она позвонила Колетт или Ханне, прочитав о смерти моего отца в газете? Чем больше получаешь ответов, тем больше новых вопросов задаешь себе.

Сесиль Обер продолжает рассказ, прервав мои размышления:

– В 2004-м сижу я как-то раз в приемной, листаю старый журнал и натыкаюсь на фамилию Судковски. Его разыскивает марсельская полиция! Бегу предупредить Колетт. У нее кровь от лица отлила. Она думала, он в тюрьме, сразу закрыла мастерскую и вернулась домой. Так я поняла, что она не теряет связи с подругой детства и боится за вас. Я не знала, что они живут вместе, сообразила только три года спустя. Можете представить, как я горевала, узнав о смерти Колетт, и как изумилась, увидев, что Луи Бертеоль каждый день приходит в дом напротив моего. Я не пошла к Колетт, чтобы задать ей вопрос. Видела, как она выходит на улицу, узнала ее, но ни разу не окликнула. Позволила спокойно «прожить» свою смерть. Я понимала, что ситуация создалась особенная, и ни за что не заговорила бы с вами, если бы старый мерзавец не впал в кому… Узнай отец Бланш о вашем существовании, поступил бы как с другими. Мог похитить или убить. Вы стали свободной женщиной, потому что ваш отец, Колетт, Ханна и Бланш хранили молчание. И до вашей дочери он не сумел бы добраться.

– Колетт рассказала, как прошло наше с Бланш расставание?

Только этот вопрос я и задала.

– Колетт при этом не присутствовала. Они уехали втроем, уложив вас в переносную колыбель. Она говорила, что за сорок восемь часов лишилась всего. Осталась в пустоте. Ваша тетя сидела напротив меня, маленькая и жалкая, и заканчивала свое горестное повествование. Я так ее жалела, что с того дня стала часто заходить. Просто так, проведать. Я наблюдала, как вы растете, как проводите время с друзьями. В том числе с моим любимчиком Льесом.

Я поднимаюсь на ватных ногах. Сесиль Обер крепко нас обнимает. Я спрашиваю, нет ли у нее фотографии Бланш, хотя бы детской, раз она общалась с Нестором. Увы… Интересуюсь, почему она переходила через улицу, только чтобы поставить кастрюлю с супом на коврик, но и не подумала заговорить. Сесиль отвечает, что я должна была первой задать вопросы.

Ана снова берет меня под руку, и мы возвращаемся в гостиницу собирать вещи. Время от времени обмениваемся парой фраз (в голову приходит строчка из песни Алена Сушона