Тата - Валери Перрен

– Я родилась в Гёньоне во время войны, в 1940-м. Была на шесть лет старше Колетт. Мы познакомились, когда она стала ученицей Мохтара. Мои родители были ее клиентами. Я очень любила Колетт. Она была такая милая… Я всегда знала, что она дружит с маленькой циркачкой. Они были очень похожи. Когда девочки встретились в школе в 1953-м, я уже училась в коллеже. А когда Бланш вернулась в 1956-м, я работала там классной надзирательницей[69]. Помню, как они перекусывали, сидя на скамейке перед зданием. Почти близняшки.

Однажды моего отца вызвали на происшествие, когда из цирка сбежало животное. Какого страха я тогда натерпелась! Я встречалась с циркачом, и мы были в его вагончике, когда отец появился перед шапито. Я решила, он ищет меня, чтобы пинками погнать домой.

Моего возлюбленного звали Нестор. Он был великан, красивый, как бог. Мы не делали ничего плохого, он всегда вел себя со мной очень почтительно. Нестор был на пятнадцать лет старше, но я безумно его любила. Иногда мне жаль, что я вела себя благоразумно… В то утро мы прощались – я все помню, словно это было вчера. Нестор покидал Гёньон, и я плакала в его объятиях. Мы слышали ссору между отцом Бланш и моим. Я дрожала от страха. Отец задал бы мне трепку, если бы увидел нас. Рост Нестора – 2,10 метра – не напугал бы его. Мой бедный папа рехнулся бы, узнай он, что младшая дочь крутит роман с ярмарочным циркачом. Вечером он рассказал нам с мамой, что пережил утром. Сбежавшее животное, вопли мадам Фернандез, в доме которой спряталась несчастная тварь, гадкий тип, управляющий цирком, и его маленькая дочка, которую отцу стало жалко. Он несколько раз повторил: «Клянусь вам, взгляд этой девочки был совсем недетский, ведь ее мама умерла». Нестор сказал, что эту самую мать звали Мари Роман и она была родом из Флюме. «Я считаю, она скрывается, – добавил он. – Доказательств смерти нет ни одного. Она наверняка сбежала. Я знал ее, когда родилась Бланш. Она путешествовала с нами два года и была очень несчастна с мужем. Никогда не видел, чтобы человек проявлял такую жестокость к женщине».

Отец винил себя за то, что ничего не сделал для бедного ребенка. А я не могла признаться в том, что знала, поэтому купила открытку в табачной лавке – выбрала фотографию гёньонской церкви, подумав, что Господь поможет малютке, – написала большими буквами левой рукой: «Мать малышки жива. Она родилась во Флюме, ее зовут Мари Роман» – и отправила открытку отцу, бросив ее в почтовый ящик мэрии. Я сделала это, чтобы он попытался отыскать Мари Роман, но ничего не произошло. Ни Нестор, ни цирк так никогда и не вернулись.

Годы спустя я рассказала обо всем Колетт. Историю моей любви к Нестору, которого она хорошо помнила. Бланш сказала, что ее мать умерла. Наверное, отец нарочно обманул девочку. Колетт ничего не знала о школьной подруге, но не забывала ее. Очень долго мне была неизвестна фамилия Судковски. Нестор называл его Судоро. Признаюсь – я долго ждала моего циркача. Мечтала, что он приедет и женится на мне. А потом смирилась. Площадь де Голля оставалась пустой, как и мое бедное сердце. В конце концов я вышла замуж за другого, у нас родились двое прекрасных детей. Я поступила на работу в мэрию Гёньона, трудилась в разных службах. Теперь я на пенсии, но волонтерю – преподаю французский. Мне это нравится, и я буду продолжать, насколько хватит сил. Мой отец жив, а муж скончался.

Сесиль встает, выходит в соседнюю комнату, возвращается с бутылкой портвейна и двумя хрустальными бокалами, наливает себе и мне, хотя на часах одиннадцать утра и пить мне совсем не хочется. Она говорит, глядя мне в глаза:

– Теперь я перейду к самому трудному. К тому, что касается вас, Аньес. Глоток вина нам не помешает.

Она выпила залпом, и я почувствовала, что Ана с трудом удерживается от смеха, хоть и жаждет услышать продолжение.

– Начну с того, как 23 октября 1972 года Жан пришел в мэрию заявить о вашем рождении. Я ничего не забыла. Было утро понедельника, около десяти утра. Погода стояла прекрасная, как весной, и я открыла в кабинете окно. Жан протянул мне документы вашей мамы вместе со своими и сказал: «Я – отец маленькой девочки». Помолчал и добавил: «Ханна не успела доехать до больницы, крошка появилась на свет молниеносно. На три недели раньше срока». Я ужасно удивилась и спросила, кто принял ребенка. Он ответил сквозь слезы: «Моя сестра».

Колетт? Женщины не так уж редко рожают дома, но с 60-х это прекратилось. В 1972-м в Гёньоне было всего два случая, один – ваш. Другие дети появились на свет в отделении больницы Паре-ле-Моньяль.

«Мы приехали на два дня в гости к Колетт, и дочка не стала дольше ждать». Я не знала, что жена Жана беременна. С Колетт мы виделись регулярно, но она и словом об этом не обмолвилась. Она была неболтлива – это еще мягко сказано, – но, когда речь шла о брате или футболе, становилась разговорчивей.

Я спросила, осмотрел ли Ханну врач. Он ответил, что приходил доктор Лабори, что мать и младенец чувствуют себя хорошо, но в суматохе забыли выписать справку. Колетт занесет документ на неделе. Жан выглядел потрясенным, но я, само собой, приняла его состояние за волнение человека, впервые ставшего отцом, заполнила свидетельство о рождении, закрыв глаза на недостающий документ. Сами увидите, на нем моя подпись.

Потом я спросила – по привычке, – какой вес и рост у ребенка, и поняла, что Жан не знает. Он сказал: «Она совсем маленькая… Но сосет хорошо». Я поздравила его, обняла – и он разрыдался. Мы были одни, и я подумала: «Все-таки у артистов очень чувствительные души!» – сделала ему кофе, он выпил, глядя в пространство, и ушел.

У меня из головы не шли его слова, и я засомневалась. Вы родились в ночь на 20 октября.

В ночь на пятницу или субботу. И Жан ждал до утра понедельника, чтобы заявить о вашем рождении. Я позвонила доктору Лабори – для очистки совести. Он очень сблизился с Колетт, когда лечил Мохтара Байрама, в самом конце бывал в доме каждый день. Секретарша ответила, что Лабори нет уже неделю. Почему Жан обманул меня? Что скрывается за рождением ребенка, из-за которого Жан Септамбр плакал у