Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

Она представляла себе, как пройдет утро расставания. Альфонсо, еще в домашнем платье, позавтракает с ней. Потом наденет доспехи. Потом сядет на коня и ускачет прочь, и ей позволено будет пережить тот великий, блаженный, душераздирающий миг, о котором сложено немало песен: отправляясь на войну, возлюбленный нагнется с коня, поцелует ее, махнет ей рукой.

Она терпеливо ждала – сначала радостно, потом с легким страхом, и страх ее все возрастал.

Наконец она спросила слуг, где дон Альфонсо?

– Прошло уже несколько часов, как король, наш государь, ускакал прочь, – ответил садовник Белардо.

Глава 4

Халиф Якуб аль-Мансур был далеко не молод, здоровьем похвастать уже не мог и охотно дожил бы свой век в мире и покое. Он всего-навсего считал, что должен напомнить королю Кастилии о существовавшем договоре. Но о характере кастильского короля он был немало наслышан, а потому с самого начала опасался, что его напоминание вряд ли пойдет на пользу. И все же столь безрассудного и дерзкого ответа он не ожидал. Вопиющая наглость сего необрезанного показалась халифу, человеку глубоко верующему, своеобразным знамением с небес: Аллах повелевает ему, Якубу аль-Мансуру, перед смертью еще раз обнажить меч, дабы покарать неверных и распространить ислам.

Первым делом он распорядился снять с письма Альфонсо десять тысяч копий и разослать их во все концы своего обширного государства. Да ведают все подначальные ему народы – альмохады, арабы, кабилы, – как подло оскорбил повелителя правоверных сей христианский король. Особо назначенные глашатаи читали письмо на базарах, а в завершение выкрикивали слова Корана: «Так говорит Аллах, всевышний и всемогущий: Я восстану на них и развею их, как прах в пустыне, при помощи воинств Моих, подобных коим еще не видывал свет. Я повергну их в глубочайшую бездну и уничтожу».

Ревность к вере сплотила все страны западного ислама. Даже непокорные племена Триполитании, позабыв свою распрю с халифом, были готовы принять участие в священной войне.

В мусульманском аль-Андалусе все ликовали, ведь помощь халифа была обеспечена. К тому же халиф поставил командовать всем мусульманским войском андалусца Абдуллу бен Сенанида, опытного полководца.

В девятнадцатую неделю 591 года от хиджры – бегства пророка из Мекки в Медину – Якуб аль-Мансур выступил из своего лагеря в Фесе и присоединился к войскам, уже стоявшим на южном побережье пролива. Его сопровождали наследник престола Сид Мухаммад[141] и два других его сына, великий визирь, четыре тайных советника, два придворных лекаря, а кроме того, хронист Ибн Яхья.

Переправу халиф назначил на двадцатый день месяца раджаба. Первыми погрузились на корабли арабы, затем – себеты, масамуды, гомарейцы, кабилы, за ними последовали лучники-альмохады; последними переправились полки личной гвардии халифа. Милостью Аллаха переправа благополучно завершилась в течение трех дней, и огромная армия раскинула военные лагеря по всей аль-Хадре, от Кадиса до Тарифы.

В ознаменование того, что он ступил на андалусскую землю, халиф решил устроить небывалое зрелище. С незапамятных времен в западной части пролива, прямо перед Кадисом, из волн морских вздымалась грандиозная колонна. Она была увенчана огромной золотой статуей, видной на много миль окрест. Статуя изображала человека, простершего правую руку к проливу, а в руке он держал ключ. Римляне и готы называли это сооружение Геркулесовыми столпами, мусульмане же – кадисским идолищем. Как его кто ни называл в течение тысячелетий, все одинаково боялись этого грозного, сверкающего, загадочного существа, Золотого человека, и не смели к нему приблизиться. Ныне халиф приказал низвергнуть истукана. С ужасом, затаив дыхание, смотрели с берега десятки тысяч людей, и вот обрушились первые удары. И надо же! Грозный золотой истукан не сумел дать достойного отпора – он рухнул, и толпа завопила с диким восторгом: «Велик Аллах, и Мухаммад пророк его!»

Халиф прибыл в Севилью. Дабы оказать честь городу, коему, несмотря на договор о перемирии, нагло угрожал король неверных, Якуб аль-Мансур распорядился выстроить минарет при главной мечети. Все чертежи разработал прославленный зодчий Джебер. Высокая стройная башня должна была аллегорически изображать победу ислама над ложной верой. Халиф приказал, чтобы при строительстве замуровали в кладку все статуи и барельефы, которые еще сохранились от римских и готских времен. Решено было украсить минарет золотом с поверженного кадисского идолища, а кроме того, всем золотом и серебром, какое получится при переплавке трофейной церковной утвари.

Якуб аль-Мансур сам заложил первый камень в основание минарета. Подобно тому как падение Золотого человека наполнило ликованием многие тысячи сердец, так и теперь неисчислимые тысячи ликовали при виде того, как закладывается башня, которая должна вознестись в небо на невиданную доселе высоту, ради вящей славы Аллаха.

Тем временем дон Альфонсо чувствовал себя в Калатраве совершенно счастливым. Здесь все были в восторге оттого, что король так смело одернул зарвавшегося халифа, и бурно радовались войне. Воинственное начало Ордена взяло верх над его духовным началом. Рыцари приветствовали Бертрана де Борна как своего великого брата и товарища. «A lor, a lor! Напирай, руби!» – этот клич громко звучал в их ушах, даже когда они спали.

Добрые, веселые товарищеские отношения вновь установились между доном Альфонсо и архиепископом. Храброго священнослужителя весьма огорчало, что до сих пор он не мог высказать Альфонсо свое справедливое христианское, рыцарское мнение насчет блуда с еврейкой. Зато теперь он с прежней откровенностью признался:

– Твой любимый английский тесть скончался как раз вовремя. Потому что, скажу тебе честно, мой дорогой сын и друг, дольше я бы не стал безропотно сносить твое непотребное житье в Галиане. Я вынужден был бы просить Святейшего отца отлучить тебя от церкви – пускай бы я и сам умер с горя, когда бы тебе возгласили анафему! Я уже сочинял письмо к Святейшему отцу. Но сейчас все это отодвинулось так же далеко от нас, как языческое прошлое наших предков. Теперь я, можно сказать, собственными очами вижу, как любовный жар испаряется из твоего сердца под воздействием сурового зова войны.

Он разразился громовым смехом. Альфонсо тоже рассмеялся – звонко, молодо, добродушно.

Лазутчики приносили вести о численности мусульманского войска. У неприятеля – пятьсот раз по тысяче воинов, так передавали лазутчики. Ходили толки и о страшном новом оружии, которое привез с собою халиф: о гигантских осадных башнях, о катапультах, способных метать огромные каменные глыбы, о погибельном греческом огне. Но рыцари оставались непоколебимы. Они уповали на свои неприступные крепости, на своего Сант-Яго, на своего короля.

Альфонсо пришла в голову смелая мысль. Кругом все были твердо уверены: раз уж мусульмане имеют