Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

Она сидела в паланкине, устало смежив веки. Ее Альфонсо с головой ушел в труды войны, и вообще он не из тех мужчин, которые занимаются любовью второпях, между делом. Не стоит думать, будто он ею пренебрег. Нет, нет, это не воспоминание о еврейке внушило ему сдержанность.

В Толедо она часто думала о той, о еврейке. Там соперница находилась совсем близко, и не думать о ней было нельзя. Соперница спокойно посиживала себе где-то внизу, во дворце за городскими стенами. Какая дерзость и какая глупость! Ведь город Толедо со всеми окрестностями сейчас подвластен королеве, донье Леонор, и стоит ей только захотеть… Раньше она всего этого не сознавала отчетливо, скорее чувствовала, а вот сейчас, возвращаясь в Толедо, осознала. Сейчас, когда она сидела в паланкине, мысли невольно возвращались к еврейке. Леонор припоминала ее лицо, фигуру, движения. Воображала себе Ракель раздетой. Сравнивала с собой. Она, Леонор, неплохо сохранилась, это признала даже королева Эллинор, которая в таких вопросах судила строго и придирчиво. И явно не в том было дело, что соперница лет на десять-двенадцать позже ее, Леонор, вылезла на свет из материнской утробы. Нет, не тем привлекла она Альфонсо. Все это колдовство, горячечный бред, злая напасть. Когда Альфонсо окончательно станет самим собой – а это обязательно произойдет после великой битвы, которую он замышляет (и не важно, что впереди – победа или поражение), – он позабудет еврейку. Она, Леонор, была бы дурой, если бы послушалась двух старых грандов и стала отговаривать Альфонсо от его вожделенной битвы.

Нет, она не такая дура. Она умна, молода, красива, она уверена в успехе своего замысла.

Лазутчики донесли, что мусульмане тремя колоннами движутся на северо-восток. Дольше ждать было нельзя, Альфонсо обязан был раскрыть советникам и полководцам план сражения.

Он созвал военный совет и с воодушевлением изложил свой план. Он хочет выступить навстречу неверным и расположиться станом на равнине Арройос. В этой местности, изрезанной глубокими руслами высохших горных потоков, он некогда дал сражение, стяжавшее ему лавры победителя и подарившее крепость Аларкос. Никто в Испании не знает эту местность так же хорошо, как он. В смелых, убедительных выражениях объяснял он, как принудит халифа занять более низкую часть плоскогорья, как значительная часть вражеских сил будет оттеснена в непроходимые заросли кустарников, в лес; это произойдет именно потому, что войско халифа так велико. Альфонсо был уверен в победе. А когда они победят, перед ними будет открыта дорога в южный Андалус – в Кордову, Севилью, Гранаду. Глядишь, война окончится, едва успев начаться.

Молодые рыцари с восторгом одобрили его план.

Старый дон Манрике почтительно, притом настойчиво предостерег короля. Дескать, давать бой в открытом поле, когда неприятельские силы так велики, – затея рискованная. И если решительной победы не будет, можно потерять и Толедо. Опытный в ратном деле барон Вивар поддержал Манрике.

– Твоему величеству угодно было, – сказал он, – вложить много сил и умений, чтобы сделать крепости Калатраву и Аларкос самыми надежными на всем полуострове. Под защитой их стен мы можем спокойно дождаться прибытия союзников. Мусульманским полчищам по причине их многочисленности трудно будет раздобыть достаточно провианта, а потому за время осады их воинство изрядно поредеет. Тем временем подоспеют арагонцы, и тогда численное превосходство мусульман будет не столь уж подавляющим. Вот тогда, государь, можно решиться и на битву в открытом поле, если будет на то воля Божия.

Морщины на лбу дона Альфонсо стали еще глубже. Умом он не мог не признать, что доводы Манрике и Вивара основательны. Но отсиживаться за стенами крепости и ждать, пока на выручку придет арагонский хлыщ, просто невыносимо. Он, Альфонсо, не позволит, чтобы у него украли часть победы.

– Мне небезызвестно, – ответил он, – что разумный полководец избегает вступать в бой с неприятелем, который в три, а то и в пять раз превосходит его числом. Но я не могу в бездействии наблюдать, как враги занимают нашу страну. Во мне вся кровь кипит. Война – не игра в шахматы, война – это турнир. Здесь все решают не ухищрения рассудка, а сила духа, благочестивое сердце. Настоящий полководец нюхом угадывает, где дать сражение. Равнина Арройос – вот мое поле битвы.

Рыцари бурно приветствовали такую речь.

Однако старый магистр Ордена, дон Нуньо Перес, возразил королю:

– Если полчища неверных так многочисленны, как доносят наши разведчики, кастильскому войску не устоять без поддержки союзников. Дождись арагонцев, государь!

Альфонсо надоело выслушивать поучения своих стариков-военачальников. Они еще малодушнее, чем каноник Родриг.

– Не буду я ждать, дон Нуньо, – заявил он. – Поймите же! Как могу я смириться с тем, что обрезанные осадят Аларкос, сей Аларкос, сию крепость, которую я сам присоединил к королевству. Я и без арагонцев управлюсь.

Но дон Манрике все еще продолжал настаивать:

– Сперва надо хотя бы гонца послать к дону Педро! Если трактовать твой договор с Арагоном с мелочной дотошностью, вывод один: ты обязан ждать.

– Я не мелочен, – резко отвечал ему дон Альфонсо, – и король Арагона тоже не настолько мелочен. Он рыцарь-христианин. Мне незачем испрашивать у него разрешение! – И прибавил уже спокойнее: – Я отдаю должное вашей рассудительности, но думать обо всем этом сейчас некогда. Пусть воинов у халифа в три раза больше, чем у нас, пусть даже и в пять раз больше – но правда на нашей стороне, и с нами всемогущий Бог. И мы дадим бой на равнине Арройос.

Теперь, когда решение было принято, все, и даже те, кто раньше сомневался в плане короля, рьяно занялись приготовлениями к битве. Лагерь был разбит на высокой равнине, выбранной доном Альфонсо. Шатры выстроились по отлогому склону горы, с тыла защитой им служили горные кручи, а с флангов – арройосы, которые и дали название этой местности, – глубокие овраги, русла горных потоков, летом пересохшие; в оврагах там и сям пышно цвели белые и красные олеандры.

Мусульманская армия тем временем продвигалась в хорошо продуманном порядке, короткими равномерными маршами. Когда расстояние сократилось до двух дней пути, нетрудно было высчитать, что решающая битва произойдет девятнадцатого июля, по мусульманскому исчислению – девятого шаабана.

А девятый день шаабана, между прочим, приходился на субботу.

Это обстоятельство крайне удручало еврейских солдат дона Альфонсо. Их было три тысячи, и они не без угрызений совести согласились пойти на войну. Они знали, что на военной службе им иногда придется вкушать запретную пищу, придется в субботний день выполнять запретную работу. Но сражаться в субботу – это уж слишком, в древние