Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

сэра Стивена от персонажей, кои как состоявшие с ним в родстве, дерзали питать надежды на наследство. Смерть, шагнув через порог, не закрыла за собою дверь, и следом проникли два младших Стильярда, некогда посланных отцом ко всем чертям, но недолго влачившихся по этой унылой дороге. Первым был сын, который сделал себе имя на адвокатском поприще, второй – дочь, которая сделала выгодную партию. Оба, движимые одной только почтительностью, прибыли к родительскому дому каждый в своем изящном брогаме, запряженном одной лошадью, и сумели войти в спальню. Другие дети сэра Стивена, в жизни не преуспевшие, никуда не годные, допуска не добились. Дворецкий был слишком хорошо вышколен, чтобы внять мольбам сына, явившегося пешком, по слякоти, в мокром от дождя, потрепанном пальто и разбитых башмаках. Не слушал дворецкий и дочь, на лице и платье которой отчетливо виднелось клеймо порока.

Тому, кого скрывала высокая шестистворчатая ширма, очень мало дела было до смены посетителей в спальне. Сыновья ли, дочери – все едино; чувств он не питал ни к тем, ни к другим. Что до завещания, умирающий составил его много лет назад в пользу ученого сообщества, с тем чтобы прибыль шла на развитие науки психологии как в Англии, так и на континенте. Родные дети не получат ни фартинга, и ни на фартинг не будут удовлетворены телесные нужды собратьев-мыслителей – так-то вот.

Сэр Стильярд слышал осторожные шаги – передвигались возле него на цыпочках, шорох приглушался пышным персидским ковром; слышал сэр Стильярд и тихие голоса – говорившие явно считали, что он ничего не понимает. Конец близок, шептали они друг другу, а доктор, прижав пальцы к его запястью с целью нащупать вялый пульс, подтвердил: да, конец очень близок.

– Как вы думаете, он узнал меня? – спросил бородатый мужчина, выставленный из дому, когда на его щеках еще только пробивался нежный юношеский пушок.

– Нет. Сознание покинуло его, – ответил доктор. – Он не чувствует боли и ничего не понимает.

Дух, отлетавший от тела, услыхал эти слова – и усмехнулся. Жалкие черви, обреченные земле! Грубый панцирь из праха не дает им воспарить, убогонький умишко занят низменными нуждишками! А его дух, свободный от бренных оков, стремится в эмпиреи – к горним высям, к расширению сознания, в мир разума, не замурованного в теле, в пределы, где ничто не мешает видеть и понимать.

– Отцом он был жестоким, – произнесла женщина, которая сидела у изголовья умирающего. – Я думала, что хотя бы перед смертью смягчится и откроет для нас свое сердце.

– Надеюсь, он загладил вину перед нами в завещании, – уронил бородач.

Все выше, к сферам, где деньги не имеют значения! Сэр Стивен воспарял, оставляя подлых отпрысков далеко внизу. Какое разочарование их ждет, какой удар он обдуманно нанес их алчности, ибо стильярдовским капиталам суждено расширить пределы господства чистого интеллекта, подпитать светоч мысли.

Привычные предметы потонули во мраке, стихли голоса. Дух сэра Стивена вырвался из бренных оков, покинул материальный мир. К непостижимым высям стремился он, крылатый; летел прямо в рай для избранных. Что за мощь в этих широких крыльях, сколь упоителен этот чистый эфир! Огромный город все дальше; видны миллионы его огней, но с каждым мгновением они умаляются, ибо дух прокладывает себе дорогу в высшие сферы. О бурная радость полета, невыразимое чувство освобождения; о восторг, который ощущаешь каждой фиброй, еще не понимая его природы! Дух сэра Стивена осознавал только, что крылья сильны, что сам он восхитительно невесом.

И вот он мчится в пределы божественного разума, к Платону, Будде, Конфуцию. Они примут его в свой круг. Он будет созерцать одухотворенные лица, слушать речи, исполненные зрелой мудрости; он останется с ними, он обретет их уважение.

Однако восхитительный свет райских окраин бледнеет и гаснет, а из тьмы вырывается стая бесов – этим призрачным гончим псам вменено в обязанность преследовать грешные души. Они неумолимы, свирепы и беспощадны к нечестивцам – только что те освободятся из телесных оков, как бесы гонят их обратно в темницу бренности. Безжалостные в этой травле, с жутким воем, который слышен только самой душе, теснят они свою жертву, и той приходится сменить направление в сферах, где не намечены пути. Отныне она падает, а не парит; она скоро теряет из виду блистательный оплот небес, а во мраке под нее уже встают ненавистные земные огни. Так и дух сэра Стивена возвращался в мир, столь им презираемый. Придется ему снова жить, страдать, грешить, барахтаться в страстях, мучиться от недугов – снова пить горькое зелье человеческого бытия.

Однако дух сэра Стивена готов к бунту: мощные быстрые крылья позволяют ему оставить бесов далеко позади. Он парит, он опять в эфире, не размеченном тропами. Он уже ощущает блаженный восторг, силу духа, свободного от плоти. Расстояние и время обратились в ничто. Земля вертится далеко внизу – он видит ее движение. Он ликует; дивные крылья несут его над тропическими джунглями, над потухшими вулканами, над великими реками – Амазонкой, Миссисипи, Гангом, Индом; над «Крышей мира». Он летит над пустынями и плодородными долами, над бескрайними ледовитыми морями Арктики и Антарктики. Все земные чудеса и красоты проносятся, мелькают, словно во сне; он на пике изумления перед неохватностью пространства – и тут-то его настигают бесы, и заставляют повернуть, и гонят обратно, к жизни, ему ненавистной. Слабеющие крылья и мерзкие вопли говорят ему, что он побежден. Эфир кишит бесами-гончими. Его окружили, его тащат вниз. Тщетны, подобны трепыханию грача в ястребиных когтях последние усилия истерзанной души. Призрачные гончие исторгают торжествующий клич. Великолепие Вселенной умаляется до красноватого мигания газовых фонарей сквозь туман, и в этом-то убогом свете духу сэра Стивена предстает один из самых отвратительных лондонских кварталов – ист-эндские трущобы, где царят зловоние и всяческая мерзость, где обитают рабы эксплуататоров – польский еврей и британский вор.

В этом квартале, в одном из его дворов, испарения особенно тошнотворны, жители не просто бедны – неимущи. И вот на чердаке такого-то клоповника лежит в родовых муках заложница женской доли – она связалась с негодяем и брошена им, ведь он, преследуемый полицией, ударился в бега.

– Отпрыском сей злополучной матери, сыном убийцы и вора ты явишься на свет, и ждут тебя нужда и позор, и душа твоя заново пройдет тяжкий жизненный путь, дабы за долгие годы страданий среди негодяев и всяческого отребья могла она искупить грехи. Ты противопоставил себя людям, кои суть братья друг другу; ты превозносил свою особу. Не видать рая душе, коя забыла о долге человека