Человек, который любил детей - Кристина Стед

сначала впал в ступор, а потом, когда понял смысл заметки, развеселился. Хоть он сам и дал Луи одну книгу на эту тему, да и Хенни говорила с ней о супружестве, Луи считала, что вступление в брак – важнейшее условие зачатия ребенка, и если только невесте и жениху не давали специальные порошки (Луи осторожно выяснила, какие особые блюда они ели в день свадьбы), это волшебное, чудодейственное явление происходило прямо в момент бракосочетания, что подтверждали и прочитанные ею разные сентиментальные романы, в которых, по сюжету, жених после поспешной свадьбы уезжал, оставив невесту прямо у алтаря, а несколько месяцев спустя на свет появлялся ребенок. Смущенно, но вполне откровенно Луи изложила отцу свои представления о деторождении, а тот захохотал, прикрывая рот рукой, и хохотал так неистово, что чуть ли не забился в конвульсиях. Но по прошествии нескольких минут дети сникли, так как были озадачены и в теории Луи не видели ничего забавного. Сэм, давясь от смеха, настоял, чтобы дочь прочла следующую запись. Покраснев, она упорно отказывалась, но в итоге подчинилась:

– «iii: Каждый день, прожитый в страданиях, унизителен для меня».

У Сэма вытянулось лицо. В дневнике оставалась всего одна заметка – фраза, написанная с ошибками на французском языке, и означала она следующее: «В Средние века родители отправляли детей на попечение чужих людей».

Однако все это Сэм счел весьма странным и за ужином размышлял о Луи и ее дневнике. Когда та собралась удалиться в свою комнату, чтобы «делать домашнюю работу», он настоял, чтобы она учила уроки в «общей комнате», как он называл столовую, и выразил надежду, что его дочь не намерена заниматься чем-то таким, что стыдно делать в присутствии сестренки, братьев и его самого. Взбешенная Луи стала носиться по дому, громко топая ногами. Хенни приоткрыла дверь своей комнаты и крикнула вниз, что сейчас спустится и собственными руками придушит быка, который так шумит, считая, что это забавно.

Наконец дети пошли укладываться спасть. Луи поднялась с ними, чтобы рассказать им на ночь сказку. Сэм остался в «общей комнате» один. Когда Луи вернулась за своими учебниками, Сэм все еще сидел там с затуманенным взором и задумчивым выражением на лице.

– Спокойной ночи, – угрюмо бросила Луи.

– Уже ложишься спасть, Сизый Нос? Так рано? – тихо отозвался он.

– Да.

– Присядь, Сизый Нос, Сэм Смелый хочет с тобой поговорить. Что ты имела в виду, когда написала, что страдания унижают тебя? Что ты знаешь о страданиях?

– Я писала о страданиях здесь, в нашей семье. – Луи понимала, что это жестокие слова, и была готова произнести их тысячу раз, чтобы они прозвучали в тысячу раз резче.

– Сядь! – велел Сэм, немного помолчав.

Луи опустилась на стул и обратила на отца хмурый взгляд. Он поднял глаза от стола, на котором вертел в руках кухонный нож.

– Что ж, Луи, раз ты уже начинаешь кое-что понимать и иногда в твоей глупенькой голове возникают кое-какие мысли… – Но после столь оскорбительного вступления, – а девочка знала, что отец не обидеть ее хотел, а просто пытался скрыть свою робость, – Сэм стал рассказывать ей о своем мальчишеском детстве, о том, как в юности, которая прошла в бедности и невежестве, когда его развеселый отец развратничал, а мать умирала, он начал заниматься наукой и прокладывать себе путь к успеху. – Твоя мама очень меня любила, и пусть ее жизнь была недолгой, – говорил Сэм жалобным тоном, – она всегда думала только о тебе и обо мне, отдавала нам все свои силы. Она была прекрасной души человек, и я надеюсь, ты вырастешь такой же, как она. Любовь требует жертв. Любовь – сама по себе жертва, и потому из любви к людям я приношу в жертву собственную жизнь. И готов жертвовать еще и еще, будь у меня тысяча жизней. Я люблю, вся моя жизнь – это любовь, любовь для меня – это весь мир, любовь к природе, любовь к человечеству, то есть к благу людей. Человек по природе своей добр, он не злой, хотя злые люди – это уже, скорее, звери, а не люди; такими их сделала алчность, и они вводят во зло других. Но когда настанет час, праведный человек увидит свет и пойдет к нему. И не нужны никакие революции, достаточно наставлений, и через эволюционное развитие и разумные законы, под руководством мудрых людей, мы придем к миру добра, к новому «золотому веку». Я вот слышал на днях, Луи, как ты говорила об эпохе Августа. Но то был жестокий период. Напрасно вам преподают историю, ведь страницы истории запятнаны кровавыми преступлениями. Только в атмосфере добра, в нашей собственной жизни, можем мы творить добро. Но даже мы не без греха.

Луи что-то лениво писала на листках бумаги, которые до этого положила перед собой на столе. Сэм на секунду замолчал, чтобы привлечь ее внимание, но она не реагировала, и он продолжал, более ласковым, вкрадчивым тоном:

– Придет время, и ты поведешь за собой людей, но прежде ты сама должна достичь понимания. Дело не в учебе, а в умении постигать мотивы, что движут людьми. Думаю, у тебя это получится.

С реки доносилось журчание воды и крики молодых людей – обитателей освещенного небольшого плавучего дома в конце Шипрайтс-стрит. Они оба прислушались к этим звукам и шуму ветра, пока еще слабого, но набирающего силу.

«Год еще юн и застенчив, – подумал про себя Сэм, – как бедняжка Лулу, не понимающая ни саму себя, ни меня».

– О чем ты думаешь, Лулу? – тихо спросил он.

– Настала ночь, и струи фонтанов зазвучали громче, и сердце мое – это бьющий фонтан, – выпалила она.

– Это что? – Но Луи не ответила.

– Ты знаешь, – продолжал Сэм после паузы, – что я считаю себя агностиком; возможно, и ты, Лулу, станешь агностиком. Но мы оба верим, что добро – превыше всего, что оно распространится на все народы, возможно, посредством радио. Я всегда говорил, что благодаря радио появится второй Христос, который будет обращаться ко всему человечеству, – правда, для этого понадобится единый всеобщий язык, а не взбалмошный французский, не гортанный немецкий. Да, я верю, что добром проникнутся даже подлые лягушатники и дикие российские татары, хотя, возможно, это будут лучшие представители татарского народа, ведь проделки Ленина…

Он ждал, что Луи рассмеется, но она не отреагировала. Девочка на другом конце стола что-то писала.

– Лично мне все равно, во что верят другие, лишь бы они верили в те базовые принципы, которые я нередко при тебе излагал, так