Свента - Максим Александрович Осипов

Телефон. Анатолий Васильевич, скульптор, говорит, задыхаясь:

– Александр Яковлевич, беда. Приходите скорей на кладбище.

Ундзер фотер… – бегом, туда.

3.

Возле входа на кладбище, прислонясь к забору, стоит Анатолий Васильевич: лицо бледное, дышит нехорошо. У старика случился сердечный приступ, однако на предложение вызвать скорую помощь или хотя бы такси Анатолий Васильевич машет рукой: проходит, почти что прошло, идите, Александр Яковлевич, посмотрите, что натворили с памятником.

И вот что он видит, придя на могилы: следы от огромных ботинок повсюду, особенно в правом углу, где похоронена мать, человеческие экскременты и черную свастику – и по задней поверхности памятника, и по передней – поперек ее имени. У Якова Григорьевича на плите написано смерть жыдам, через “ы”.

Когда-то давно, в девяностые, – Саша тогда только-только начал водить, – его прямо посередине дороги больно схватил за лицо один тип, которому не понравилось, как Саша перестроился в его ряд, – он загородил Саше путь, вылез, сунул в окно отвратительную мясистую руку и схватил пятерней, со всей силой, за щеки, за нос, надавил на глаза. Когда боль отпустила и зрение вернулось, Саша погнался за ним, не зная еще, что предпримет, если удастся настичь, но, конечно же, не настиг. Ту же ярость и даже похожую боль в глазах он испытал и теперь, только гнаться ему было не за кем. – Все отчистим, все ототрем, Александр Яковлевич, это не краска, а уголь, – приговаривает Анатолий Васильевич.

Нет, до приезда полиции оставим как есть. И подавать заявление Саша пойдет один: нечего делать в полиции человеку, у которого сердце болит. Анатолий Васильевич и не настаивает на том, чтоб идти. Он бы вообще не ходил никуда – привести все в порядок и поскорее забыть, так бы он поступил, он не любит полиции. Но разве дело в любви?

Спустя час Саша сидит в полутемной комнате Люксембургского ОВД и ждет следователя, тот занят – надо срочно отправить факс (кто сейчас отправляет факсы?), а потом они вместе съездят на кладбище. Или сходят: недалеко. Фамилия следователя – Грищенко, чин его неизвестен, надо думать – не самый большой. Пока что Саша смотрит за тем, как работает Грищенко: роется в груде бумаг – потерял документ. Глупо бумажки хватать наугад и бросать их обратно: расчисти пространство и складывай туда все ненужное. Сколько бумажек тут? – предположим, двести, – по три секунды на каждую, работы от силы на десять минут, а иначе – какова вероятность того, что за двести случайных попыток ты ничего не найдешь? Давайте сообразим: единица минус единица, деленная на n, закрыть скобку, в степени n. Чему равен предел этой функции? Интуитивно – единица на e. Саша проделывает кое‑какие действия да так и есть 1/e, почти что сорок процентов, – вероятность приличная.

Саша немножко пришел в себя, не в последнюю очередь из-за решенной задачки, и разглядывает теперь следователя. Грустное впечатление: форма висит, словно с чужого плеча, кожа нечистая – результат ветрянки (не срывай оспин, учат ребенка, – тот не слушал, срывал), не усы – подобие усов. Нашел! – и двадцати минут не прошло. Грищенко сует документ в аппарат, набирает номер, но забывает скрепки извлечь, разъединить страницы, и факс их сминает, рвет – только выбросить, но и в мусорную корзину у Грищенко с первого раза попасть не выходит – ужасная мука написана у него на лице. С таким выражением он, должно быть, когда-то стоял у доски и слушал подсказки класса: кто-то подсказывал верно, кто-то нарочно неправильно, чтобы поиздеваться, и он выбирал неверный вариант, и над ним потешались. В школу, которую Саша заканчивал, мальчиков вроде Грищенко не принимали, но в той, что была возле дома и куда он ходил до пятого класса включительно, их было немало, и Саше от них доставалось, хотя он-то всегда подсказывал правильно.

Так, господин, гражданин следователь, – как сейчас принято обращаться?

– Я не следователь – дознаватель, – говорит Грищенко плачущим голосом.

Кем бы он ни был, пора наконец перейти к делу: совершено преступление – осквернение могил обоих его родителей, вандализм. Саша и кодекс успел посмотреть, пока ждал, он называет статьи и просит принять у него заявление.

Выражение боли на лице дознавателя все усиливается. Чуть заикаясь, Грищенко просит еще подождать, куда-то уходит, потом возвращается, производит ряд действий очевидно бессмысленных, зажигает и гасит свет, ни с того ни с сего предлагает воды. – Спасибо, вода не нужна. Саша напоминает: он пришел подать заявление. На кого, на чье имя его написать?

– Вы человек культурный… – произносит Грищенко.

Пусть так, что с того? – А вот что: осквернение кладбища – новость не городского значения и даже не областного, а федерального. Федеральная новость – от журналистов скрыть не удастся, у них свои люди везде.

– Газеты напишут и будут использовать… э… в интересах…

В чьих интересах можно использовать испражнения, свастику? – как человеку культурному, Саше, видимо, предлагается дать ответ самому. В любом случае Грищенко просит повременить с заявлением.

Кое-что любопытное удается, однако, узнать из речи его, невнятной, сбивчивой: у Люксембургской полиции неприятности с ФСБ. В ходе учений – трудное слово, “контртеррористических”, – к ним в ОВД подбросили сумку, простую, хозяйственную, с торчащими из нее проводами. Полицейские посмотрели на сумку и просто вышвырнули, и никто о ней куда следует не сообщил, а должен был, но – с какого? – ведь ясно же: фээсбэшники и подбросили, “у нас в Люксембурге нету других террористов” (Саша отметил этот неожиданный оборот), а оно надо им – лишний раз разговаривать с ФСБ? Придется всем отделением писать объяснительные. Как ни скверно было у него на душе, но Сашу рассказ Грищенко немного развеселил.

– Кого-то подозреваете? – вздыхает Грищенко.

Почему он вздыхает? Нормальный вопрос. Никого.

Грищенко выглядывает в окно:

– Дождь будет. А обещали солнце. – Снова бедного Грищенко провели.

Саша спохватывается: дождь уничтожит, размоет следы, едем, скорей. – Ехать не на чем: машины – одна в районе, другая сейчас на обеде, так что пусть он идет вперед, а Грищенко – следом, догонит его. Он тут работает за троих: один сотрудник уволился, двое в отпуске. – Значит, за четверых? – он не понял. Такое отсутствие сообразительности не вызывает уже раздражения, только сочувствие. Надо спешить на кладбище, но что это было, зачем он ходил в ОВД?

Моросит дождь, и, пока не размокла земля, не размылись следы, необходимо успеть все измерить, сфотографировать. Саша занят исследованием улик: снимает на телефон каждую вмятину на земле, с разных сторон – видимо, тут побывали двое, оба с огромным размером ноги: