Свента - Максим Александрович Осипов

ахинею, если его о чем-нибудь спрашивали, невозможно было переводить, и физики злились на Сашу – как же ему не совестно до такой степени не понимать предмет? “А я не хотел, чтобы знали, чем я занимаюсь”, – объяснил академик, когда они возвращались домой. – “Зачем же поехали?” – “Как не поехать? – вздохнул академик. – Стокгольм”.

Последние годы Саша почти целиком потратил на мать: подрабатывал там и сям, нанимал и менял сиделок, покупал лекарства и памперсы – жил день ото дня, в целом справился, не пришлось даже Люксембург продавать. Теперь ему нужно какое-то время привыкнуть к праву распоряжаться собственностью, он сдаст квартиру (появился уже претендент, журналист большой немецкой газеты) и получит постоянный доход, достаточный для житья в Люксембурге, безбедного – более чем, – таков план. Есть какая-то справедливость в том, что в его квартире будет хозяйничать немец, Саша боится в ней даже мебель переставлять – ощущение, что явится мать и устроит разнос. Эля звонит ему время от времени – как человеку, любящему ее безусловно, как бёллевский Шнир, они даже видятся изредка. Ребенка она назвала Филиппом, однажды показала его спящим в коляске, и Саша подумал, что мог бы к нему привязаться. Олег – сенсация! – пьет (Эля выразилась возвышенней: страдает алкоголизмом). – Вот так история! Никто не пьет, а он пьет! – Саша смеется над ней? Она обижается, трубку бросает, но снова потом звонит.

Ложась спать, он вспоминает ее полные бедра, колени, родинку под лопаткой, смешные случаи из поездок в Европу: как в том же Париже, в жару, на скамейке сидели, ели мороженое. И толстая, не по погоде одетая тетка подошла к ним и закричала на смеси из трех языков: “Силь ву пле. Айс-крим – где?” Они отправили ее в нужную сторону, и тетка не удивилась, что ее поняли.

Такое прошлое, все вперемешку, но кто же помнит его последовательно, день за днем? Нет ведь задачи перебрать в уме свою жизнь целиком, как висельник перед казнью. Многое давалось легко – правда, потом отнималось. Но он не устал: и при том, что прожить предстоит существенно меньше, чем прожито, ощущения конца нет. Лет на двадцать, а то и на тридцать его еще хватит, наследственность очень хорошая. Терпение, терпение – необходимо наладить хозяйство (дом, сад), поставить матери памятник, Элю вернуть – с ребенком, естественно, усыновить мальчика: Филипп Левант – все лучше, чем Звездарёв, в этом будет симметрия, рифма с собственным детством – пасынок, Люксембург, может быть, даже начать сочинять свое, а не выйдет (что скорее всего) – смотреть на деревья, на птиц, в местной школе преподавать – английский язык, математику.

Жарко. Он ходит по дому и устраивает сквозняки, поправляет картинки, стирает с них пыль, кое-что перевешивает. Наброски, этюдики, Яков Григорьевич был человеком деятельным, и когда не хватало средств и фантазии изобретать, рисовал – замечательно для дилетанта – карандашом, углём. Женщина, обнаженная, лежит на боку, лицом к зрителю, но лица на рисунке нет. Кто – соседка? мать? Коленом, изгибом бедра похожа на Элю – он повесил ее у себя над кроватью.

Работает радио, Третий концерт Рахманинова, – не расслышал, в чьем исполнении – красивая, очень русская первая часть. Один из совладельцев издательства когда-то им всем обещал, что сыграет этот концерт, хотя ни дня не учился музыке, даже, кажется, нот не знал. Над ним смеялись, его не принимали всерьез: человек теплый, сентиментальный, всю жизнь на вторых ролях, и такая – жалко, что ли? – романтическая мечта. А потом он ограбил своих партнеров – вероятно, себе же во вред, – прибрал все к рукам, весьма неумелым, уж какой там Рахманинов. С научной литературы издательство переключилось на выпуск православных календарей, а Третий концерт вызывает у Саши вовсе не светлую грусть, как бы следовало, – нет, издательства жаль.

Еще о музыке: любимая их соседка, прожившая тихую, неприметную жизнь, напоследок взбрыкнула – велела похоронить себя под струнный квартет и указала, под какой именно, – естественно, в записи, откуда здесь, в Люксембурге, струнный квартет? В городе и запомнили только: выпендрилась, не под живую музыку, не под “Анданте” (так назывался местный похоронный оркестр – трубы, альтушки, тарелки, бас-геликон – ужасающий), нет, всегда была не как все.

Саша переключает программу: “В нашей стране, – оправдывается недавно испортивший себе репутацию миллиардер, – выбор простой: или устраивать революцию, или быть конформистом. На худой конец, слинять в Лондон. Я – конформист”. Да, при таких деньгах и так заработанных набор возможностей, наверное, невелик. Миллиардов у Саши нет, он придумает для себя занятие.

Из всего намеченного он успел похоронить мать и посадить на могиле розу – первый посаженный им цветок.

2.

– Неуважительно класть штукатурку на шифер, – говорит Святослав, строитель. Даже не так: “щикатурку” – там, откуда он родом, так говорят. Святослав достраивает веранду, приводит в порядок крыльцо. Скоро год, как он делает Саше ремонт.

Святослав – гражданин Украины, каждые несколько месяцев вынужден ездить туда и сюда. У Святослава огромная нижняя челюсть, толстые руки, он чрезвычайно силен. Жил поначалу в Сашином доме, но затем обзавелся тут, в Люксембурге, чем-то вроде семьи, настоящая же семья его осталась в Черниговской области. Как он представился – Святославом, так Саша и называет его. Тот зовет его то профессором (хоть Саша и не профессор, даже не кандидат наук), то Александром: полные имена без отчеств, в особенности трех-четырехсложные, звучат странно, но так сейчас принято, в провинции еще более, чем в Москве. Исключение составляют таджики, они себя называют Толиками, поголовно, а женщины у них Маши. Как Кольки-Наташки в “Очарованном страннике”, думает Саша и улыбается, первичная радость от пребывания тут, в Люксембурге, еще не прошла.

Он сюда переехал ранней весной, весна оказалась длинной и многочастной, с громадным количеством мелких подробностей, которых он прежде не замечал. Природу Саша держал от себя на дистанции и про клейкие листочки, колоннаду рощ и вельветовую пашню знал в основном из книг. “Тишина тут такая, – написал он Эле однажды ночью, – что слышно, как тает снег”. Она в ответ ограничилась смайликом – лучше, чем ничего. Хотелось бы знать, как зовут каждую птичку, не говоря уже о деревьях, кустах, – он обзавелся определителями: вот Sitta еигораеа, поползень, у забора растут земляная груша и краснотал, а с другой его стороны – дикий лук. Яблони не плодоносят, но как цветут! Можно привить, говорят, – нет, до таких вершин садоводства он не дойдет. Зато электрическую проводку поменяет самостоятельно, лучше любых монтеров: ничего сложного, главное действовать по-написанному – что называется,