Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Свищов сдвинул брови:

– Позвольте вас спросить прежде всего, Борис Васильевич, признаете ли вы в принципе полезность этой линии?

– Это будет зависеть от того, на какое серьезное количество грузов может рассчитывать она, а следовательно, от степени ее доходности.

– У нас все это выработано до малейшей подробности. Со мною здесь в портфеле подробное исчисление, данные, карта, сметы, словом, все нужные и точнейшие сведения… Я все это вам сейчас же представить могу… Вы на цифрах убедитесь, что она будет одна из доходнейших для своих акционеров линий в империи.

– Местности, через которые должна пройти она, могут действительно доставить ей значительное число зерна, но едва ли чего-либо другого, – заметил старый предводитель.

– А завод его превосходительства, – воскликнул восторженно Свищов, – что он один на нее грузов даст.

Троекуров холодно усмехнулся:

– Ну-с, обо мне вы, пожалуйста, не хлопочите; я и без железной дороги могу обойтись.

– Знаю-с, знаю-с, – воскликнул опять тот, – у вас на пятнадцать верст к городу шоссе проводится на собственный ваш счет; вы, по принципу Смайльса4, все самопомощью, – подмигнул он по привычке, склоняя преувеличенно голову и прихлопнув каблуками. – Я, впрочем, прошу верить, никак бы и не осмелился выразить что-либо, что могло бы быть сочтено за captatio benevolentiae5, если смею так выразиться, с моей стороны. Ваши гражданские принципы известны… Я и имею единственно в виду всем известную ревность вашего превосходительства об общем благе…

– Но позвольте, – с видимым неудовольствием перебил его Троекуров, – прежде всего надо знать: входит ли эта линия в предполагаемую правительством сеть?

– Нет-с, не входит… Но ее включат, если только земство нашей губернии согласно будет взять на себя инициативу этого дела, – веско произнес Свищов.

– Вот как. То есть, как это было в Орле и Саратове? Но с тех пор, если не ошибаюсь, состоялось именное повеление, чтобы никаких земских дорог не строить и не гарантировать.

Свищов ухмыльнулся с некоторою уже торжественностью:

– Ни строить, ни гарантировать земству и не нужно будет. Желается только, чтоб от него получено было формальное постановление, что оно считает линию эту необходимою для пользы края.

– И так ему и поднесут ее, по щучьему веленью, вы полагаете? – засмеялся Павел Васильевич.

– Так и «поднесут», как вы изволите говорить, – подтвердил, вторя его смеху и садясь против него на стул, Свищов.

– Вы уверены? – протянул, все более и более хмурясь, хозяин дома.

– Без этой уверенности я бы и не осмелился заговорить с вами об этом предмете… Я для этого нарочно послан сюда из Петербурга…

– В качестве чего же? – спросил Борис Васильевич таким тоном, который как бы сразу сбил с позиции петербургского посланца.

Он даже чуть-чуть покраснел:

– Я состою участником в компании, которой может быть отдана постройка предполагаемой линии, – ответил он не сейчас, – я пред вами не считаю нужным это скрывать… Каждый, вы понимаете, при общем нашем теперешнем дворянском разорении, принужден стараться пристроиться, как может… Я не полагаю, впрочем, – счел он нужным примолвить уже бравурно, – я не полагаю, чтобы было стыдно принимать участие в деле, где выгода, которую можешь сам получить от него, сопряжена с прямым благом целых сотен тысяч населения… Я вот в этих самых видах и уполномочен моими доверителями войти в сношение с влиятельнейшими лицами в земстве нашей и соседней губерний, дабы склонить их к принятию активного, так сказать, участия в предприятии, действительно обещающем – ваше превосходительство никак не можете отвергнуть это, – развитие величайшего благосостояния во всей окрестной стране.

Троекуров пристально воззрился в него и неожиданно рассмеялся:

– Скажите откровенно, кому это нужно в Петербурге?

«Московский браво» не был решительно способен к дипломатической выдержке. Распущенность и благёрство его натуры тотчас же сказались во всем выражении его задергавшегося лица, его плутовски замигавших глаз:

– Нужно-с, до зареза нужно кое-кому высокопоставленному…

Но он тут же смекнул, что это была далеко не подобающая серьезности предмета «tenue» с его стороны, и, быстрым превращением придав чертам своим глубокомысленность и таинственность, примолвил шепотом:

– Я могу вам только сказать, Борис Васильевич, что гарантией в успехе нашего дела служит ближайшее участие в нем одной прекрасной особы… которой отказа быть не может…

И он подмигнул еще раз.

Хозяин не дал ему договорить. Он как-то весь разом поднялся с места:

– Ну, знаете, mon cher monsieur Свищов, мы лучше этот разговор оставим. Попробуйте уж вашу агитацию – так ведь это, кажется, называется теперь в газетах? – начать с других уездов или губерний; там вы, может быть, найдете «влиятельных людей» посговорчивее нас с Павлом Васильевичем… Потому что, – примолвил Троекуров, взглянув на старого моряка, – мы с ним, вероятно, и теперь, как всегда, не разойдемся во мнении…

– Само собой! – кивнул только подбородком в ответ старый моряк и поднялся тоже.

Они молча прошли чрез всю гостиную к столу, за которым одиноко сражались в пикет доктор Фирсов и князь Пужбольский, продолжавший все так же внутренно дуться на этих наехавших во Всесвятское гостей, которых он на своем энергичном французском диалекте называл мысленно огулом «une collection d’infects personnages»6.

Свищов, сильно озадаченный, но видавший на своем веку и не такие, как говорится, «взбучки», язвительно поглядел вослед отходившим от него последним «могиканам старого режима», дернул презрительно плечом, и без вас, мол, обойдется дело, и направился, улыбающийся, словно распредовольный, к группе, сидевшей около хозяйки.

Он взял стул, уселся прямо против нее и, подмигнув по неизменному обыкновению сидевшему подле нее Острометову, с которым, несмотря на разницу лет, издавна состоял на ты, и, обращаясь к Александре Павловне:

– A вы не слышали, – спросил он с-оника, – как поет друг мой Etienne?

– Вы поете? – спросила в свою очередь Степу она.

– Второй Фор и Котоньи, помилуйте![72] – захихикал Свищов не то восторженно, не то насмешливо.

– Ах, тогда, пожалуйета, laissez vous entendre7!

И Александра Павловна повела глазами по направлению стоявшего посреди гостиной большого рояля:

– Вы сами аккомпанируете?.. A то Маша могла бы.

– Я давно отказался ото всякой итальянщины и пою только свое родное, – сказал на это, как бы отговариваясь, Степа.

– Чайковского романсы поете? – быстро отнеслась к нему с вопросом Маша. – Я обожаю всю его музыку.

– Д-да, – небрежно ответил он, – но это не моя специальность.

Она открыла большие глаза:

– A какая же ваша?

– Я цыганист, – ответил он, снисходительно улыбаясь.

– A!..

– Да-с, – вмешался Свищов, – и доходит в этом жанре до гениальности. C’est épatant de galbe8! – присовокупил он фигурным языком парижских gommeux[73] и потянул ус кверху.