Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

себя дома, чрезвычайно озабоченный. После победы, одержанной при Аларкосе, полчища халифа двинутся дальше, уже не встречая преград на своем пути. Толедо легко может сделаться добычей тех самых мусульман, что изгнали евреев из Кордовы и Севильи. Евреи Сфарада не знали подобной напасти со времен готских королей.

А что готовит им ближайшее будущее? Мрачные слухи смущали умы жителей Толедо. Разве сумели бы неверные одолеть столь сильное христианское воинство, не приди им на подмогу предательство и козни? Это все еврей, друг севильского эмира. Это он вступил в сговор с мусульманами, он выдал им военные планы христиан, сведения об отдельных отрядах, об их диспозиции. Король, наш государь, не сумел вырваться из силка, расставленного еврейкой, посланницей преисподней, и вот Божья кара обрушилась на него и на всю страну.

В иудерии, где и раньше было тесно, людям пришлось потесниться еще больше. Евреи, жившие в других местах, теперь стекались под защиту ее стен. Над альхамой нависла тягостная атмосфера страха.

Дон Эфраим испросил у королевы аудиенцию. Горожан, способных держать в руках оружие, спешно собирали для защиты городских стен Толедо. Дон Эфраим просил, чтобы альхаме было позволено оставить для собственных нужд, то есть для защиты иудерии, те пятнадцать сотен мужчин, которые еще были в ее распоряжении. Под Аларкосом, напомнил дон Эфраим, пало множество еврейских солдат. Разве этим не доказана готовность толедских евреев жертвовать жизнью за короля? Однако сегодня евреям угрожают люди, поддавшиеся разным нелепым внушениям, и альхаме в любую минуту могут потребоваться собственные воины и оружие.

Высокое спокойное чело доньи Леонор не выдало мыслей, что промелькнули в ее мозгу. Давно желанный день настал. Теперь надо было проявить осторожность – намекнуть, однако не выдать себя.

Народ Толедо, отвечала она, усматривает кару Божию в несчастном исходе сражения и ищет виноватых. Подозревать достойных мужей альхамы никто не смеет: все знают их как верных подданных короля. Зато о пришлецах, о франкских беженцах, которым король, наш государь, по доброте своей разрешил поселиться в Кастилии, ничего определенного пока не скажешь. Поэтому жители Толедо недобрым оком взирают на человека, подавшего королю столь неудачный совет, – на эскривано дона Иегуду ибн Эзру. К тому же дон Иегуда, при всех своих заслугах, излишне горд, чтобы не сказать спесив. И роскошь, которой он наслаждается во время священной войны, распаляет гнев многих простых горожан. Такой мудрый муж, как старшина альхамы, не может этого не понимать.

Парнас был раздосадован тем, что королева готова предать человека, которого она сама когда-то призвала в Кастилию, человека, который принес стране благоденствие.

– Ты советуешь нам, государыня, – спросил он осторожно, – отречься от дона Иегуды ибн Эзры?

– Вовсе нет, дон Эфраим, – быстро ответила донья Леонор. – Я просто пытаюсь понять, против кого из евреев направлено недовольство народа.

– Прости, государыня, мои докучливые вопросы, – настаивал дон Эфраим, – но я не хотел бы в столь важном случае превратно истолковать речи твоего величества. Ты считаешь, что нам лучше отмежеваться от дона Иегуды?

Королева ответила холодно и довольно неопределенно:

– Я не думаю, что вам грозит нечто серьезное. А не будь дона Иегуды, не было бы и тени опасности. – После неловкого молчания она заключила, и в голосе звучали нетерпеливые нотки: – А впрочем, не все ли равно, дон Эфраим. Используй своих вооруженных мужей для защиты иудерии или для защиты Толедо. Оставляю это на твое усмотрение.

Эфраим почтительно откланялся и вышел.

Он пошел к Иегуде.

– К моему прискорбию, – начал он, – ты, дон Иегуда, все еще здесь, в кастильо Ибн Эзра. Сегодня, даже если хорошо поискать, трудно представить себе место, более опасное для тебя.

«Они хотят, чтобы я покинул стены города, – с горечью подумал Иегуда, – они хотят избавиться от меня». И он ответил с ехидной вежливостью:

– Прежде ты как-то раз, со свойственной тебе любезностью, уже предостерегал меня, и я подумывал, не покинуть ли мне вместе с дочерью и другом моим Мусой сию страну. Однако король, наш государь, выслал бы за мною погоню. Или тебе так не кажется, дон Эфраим? Я плохо понимаю, как мог бы я благополучно миновать огромные владения христиан, дабы пробраться в пределы султана. Не во гнев будь сказано, но придется тебе и альхаме еще немного потерпеть мое пребывание в Толедо.

Эфраим же сказал на это:

– У нашей иудерии крепкие стены и хорошие защитники: пятнадцать сотен молодых мужей, владеющих оружием. Сдается мне, дон Иегуда, что иудерия была бы в эти дни самым подходящим для тебя местом.

Иегуде не удалось скрыть, до какой степени он поражен словами Эфраима. Он мигом осознал все великодушие этого предложения.

– Прости мне безрассудную насмешку, – молвил он с неожиданной сердечностью. – За свою жизнь я приобрел не так уж много друзей и не ожидал подобного человеколюбия.

На этот раз Иегуда, обычно хорошо владевший собой, был явно взволнован. Он принялся расхаживать по комнате туда-сюда. Затем, остановившись перед Эфраимом, заговорил с ним на еврейском языке:

– И однако, подумал ли ты о том, господин мой и учитель дон Эфраим, насколько менее надежной крепостью станет иудерия, если даст мне приют?

– Да не попустит Бог, чтобы мы в дни гонений замкнули врата наши пред человеком, содеявшим нам столько блага, – ответил Эфраим.

Иегуда, в душе которого боролись противоречивые чувства, спросил:

– Сие приглашение относится и к донье Ракели?

Эфраим, секунду поколебавшись, ответил:

– Да, оно относится и к твоей дочери. – Затем прибавил настойчиво: – Дело идет о твоей жизни, дон Иегуда. Ты умен, ты все понимаешь не хуже меня. Возможно, за твое спасение нам придется заплатить кровью – ты сам так сказал, и я не спорю с тобой. Но мы не сомневаемся, что подобная жертва угодна Богу. Ты и сам заплатил высокую цену, когда по доброй воле вернулся к нашей вере. И в эту минуту, прошу тебя, смири свою гордость. Позволь нам воздать тебе добром за добро.

– Вы смелые люди, готовые идти на жертвы, – молвил Иегуда, – и я испытываю немалый соблазн принять ваше предложение. Ибо в сердце моем поселился страх, я этого не отрицаю. Но есть что-то такое, что меня удерживает. Я мог бы ответить тебе и себе самому, что не желаю подвергать вас опасности, но истинная причина не в том. И не в моей гордыне тут дело, поверь мне на слово. Это нечто более глубокое. Видишь ли, напоследок сей король вынудил меня поставить мою печать рядом с его печатью – под тем дерзким письмом к халифу. И я в очередной раз убедился: