Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

недостаточно крепки, барон Кастро поставил для их защиты два отряда. Затем он проверил, насколько прочны стены и ворота иудерии. Они были и в самом деле крепкими, неуправляемой толпе вряд ли удалось бы прорваться внутрь. Тем не менее Кастро спросил парнаса, не выделить ли ему еще сколько-то воинов. Дон Эфраим вежливо отказался от этого предложения.

Еврейские кварталы за городскими стенами опустели, там осталось лишь несколько стариков и детей. Во многих опустевших домах расположились беженцы-христиане. Дома, где было чем поживиться, подверглись разграблению. В синагоге разбили и уничтожили все, что только могли. На алмеморе, возвышении, с которого по субботам читали Писание, какой-то шутник водрузил куклу – чучело старого еврея; барона Кастро это здорово рассмешило.

Здесь ему делать было нечего. Зато когда он стоял перед кастильо, возложенная на него, Гутьерре де Кастро, задача представлялась куда более сложной.

Он стоял там подолгу. И многие другие подолгу стояли там. Прорваться в иудерию они не могли, а попусту гоняться за какими-то бедолагами, оставшимися вне ее стен, было бы напрасной тратой времени. То ли дело обрушить свой священный кастильский гнев на пышный дом еврея, уж наверняка битком набитый сокровищами! Хорошо бы разнести до основания этот бесстыдно великолепный кастильо Ибн Эзра. Хорошо бы поймать обманщика и предателя, засевшего там, подобно черному пауку, и раздавить, растоптать его вместе с дочкой – ведьмой, околдовавшей короля. То-то было бы богоугодное дело! То-то была бы услада для сердца и души в сии печальные времена! Немудрено, что барон Кастро, когда бы ни проходил он мимо дома Иегуды, всегда видел толпу зевак и смутьянов, алчно поглядывавших на древние стены.

Мысли в голове Гутьерре де Кастро ворочались медленно, тяжело. Любопытно, этот еврей настолько обнаглел, что и сейчас живет в кастильо? Еврей, понятное дело, трус, однако он много мнит о себе, он чванится своим званием, и очень возможно, что он еще здесь. Дом этот принадлежит ему, барону Кастро. Ведь это кастильо де Кастро. Его предки сто лет назад отвоевали сей дом у мусульман. Так что и теперь кастильо принадлежит ему, Гутьерре де Кастро, так сказала и донья Леонор. Когда война заполыхает в полную мочь, пообещала она, тогда и еврея вышвырнут вон. Но вряд ли война может полыхнуть еще сильнее – кастильское войско потерпело страшное поражение, а виноват в этом, конечно же, злокозненный еврей. Как можно мириться с тем, что он знай себе отсиживается в кастильо! Подумать только, из-за одного этого негодяя и архипредателя нависла смертельная угроза над всеми другими евреями, над многими тысячами. Предположим, ему, Гутьерре де Кастро, на них наплевать, но, так или иначе, он взялся их охранять, и донья Леонор дала ему внятное указание: лучше пожертвовать одним, чем подвергать опасности многих жителей.

Проходя мимо дома, барон Кастро, как и все прочие, замедлял шаг, останавливался и ждал. Все они пока выжидали с угрожающим видом. Никто не решался первым вломиться в дом всемогущего эскривано.

Кастро все чаще прохаживался мимо дома. Дом притягивал его. Всегда он наблюдал одну и ту же картину: люди стояли перед домом, глухо роптали, ожидая чего-то.

Но вот однажды Кастро еще издалека заслышал громкие, неистовые крики. Он ускорил шаг. И надо же! Какая-то орава, довольно многочисленная, стучала в мощные, огромные ворота. Иные из людей были с тяжелыми дубинами, они колотили по железу, и этот набатный звук перекрывал все крики. Но привратник не показывался. Наконец один из буянов подставил плечи, другой запрыгнул ему на спину и стал карабкаться на стену. Поощряемый радостными возгласами других, он быстро очутился наверху. Спрыгнул во двор. И вот уже открылось маленькое окошко в воротах. Из него выглядывала хохочущая, торжествующая физиономия громилы, который с насмешливой учтивостью, паясничая, приглашал остальных войти в кастильо.

Кастро стоял и соображал. С ним было несколько человек из отряда, им не составило бы особого труда защитить ворота и удержать толпу, пока не подоспеет подкрепление. Но ведь ему было ясно сказано: можешь пожертвовать одним, дабы спасти многих! Он смотрел, не предпринимая никаких действий, а смутьяны по одному протискивались сквозь узкое оконце в воротах.

В конце концов он и сам последовал за ними. Даже самые горластые приумолкли, очутившись во внешнем дворе. Никто из обитателей не показывался, не видно было никого из многочисленной челяди, писцов и прочих служащих. Непрошеные гости, пробираясь робко, по стеночке, дошли до вторых ворот, ведущих во внутренние покои, и распахнули их. И остановились смущенные и ошеломленные, с глупым смехом озираясь в этом безмолвном великолепии. Двинулись дальше. Ненароком опрокинули одну вазу, за ней другую. Вторая ваза разбилась. Кто-то достал из ниши бокал дорогого стекла, бросил об пол, бокал не разбился на мягком ковре. Разозлившись, человек откинул ковер, прикрывавший каменный пол, и с силой швырнул бокал о камень, стекло разбилось с отчаянным звоном.

Наконец откуда-то высунулся испуганный слуга, мусульманин. Он хотел что-то сказать, утихомирить, призвать к порядку, возможно, он всего-навсего собирался сказать, что хозяина нет дома. В общем гвалте его не расслышали, не захотели слушать. Ему дали по зубам, потом пнули – сначала опасливо, затем сильно и злобно. Через минуту он уже валялся на полу весь в крови, судорожно хватая ртом воздух. Толпа была в восторге. Люди как взбесились. Ломали, рвали, крушили все, что можно было расколотить и изорвать.

Кастро смотрел на происходящее как в тумане. Это его дом. Война полыхает в полную мочь, и донья Леонор тоже сказала, что это его дом. Жида, который здесь обосновался, похоже, нет. Не исключено, что он забился в какой-нибудь темный угол. Глядишь, отыщется! Наконец-то это опять его дом, кастильо де Кастро. Очень богатый кастильо. Испоганенный, языческий дом. До чего же наглый этот жид! Как смел он так изгадить его славный рыцарский христианский кастильо!

Кастро медленными, тяжелыми шагами, бренча шпорами, прошел через залу, поднялся на маленькое возвышение и встал в проеме балюстрады, отделявшей возвышение от остальной залы. Широкоплечий, массивный, кряжистый, он стоял там в позе, предписанной стародавним обычаем: ноги широко расставлены, руки скрещены на рукояти меча. Своими глубоко запавшими глазами он с наслаждением смотрел на людей, что освобождали сей дом от мерзости, которой запакостил его еврей.

Толпа тем временем становилась все больше – главные ворота теперь были распахнуты настежь. Просторный тихий дом, его большие залы и малые уютные покои, его дворы и кладовые вдруг заполонили яростно орущие, разбушевавшиеся люди. Иные из них совали за пазуху то, что казалось им ценным. Но в