Всадник без головы. Морской волчонок - Майн Рид

особенно трудно было приступить к этому гимнастическому упражнению. Вся нижняя часть столба на два метра по крайней мере была смазана тем блестящим и черным, похожим на деготь, морским илом, о котором я вам уже говорил в связи с агатовым черным оттенком каменных глыб островка в те часы, в которые его покидали птицы. Эта липкая мазь значительно осложняла дело. Столб в самом деле становился похожим на ярмарочные шесты. Я вспомнил о них, чтобы себя приободрить.

Пять или шесть раз я начинал карабкаться и срывался, пока наконец не достиг белой меты; там пошло уже легче, и вскоре я уже упирался теменем в бочонок. Усилия увенчались успехом: наконец-то я у цели.

Протягиваю руку, чтобы ухватиться за верхний край бочонка, но не тут-то было. Какое горькое разочарование! Руки мои были слишком коротки, и я мог едва достать до среднего обруча бочки. О том, чтобы уцепиться за крайний ободок, не могло быть и речи. Я беспомощно ощупывал пальцами работу хорошего бондаря, который не догадался оставить мне ни одной опорной точки. Ну нет, решил я со свойственной мне трезвостью, вскарабкаться на бочонок мне не суждено.

Однако дольше оставаться в этом неудобном переходном положении было невозможно: мускулы ныли, силы меня покидали, и через мгновение я соскользнул к подножию столба.

Две-три новые попытки закончились так же безуспешно; напрасно протягивал я руки, сжимал ногами столб, делал тысячи усилий, чтобы взобраться на бочонок, – все напрасно. По-прежнему пальцы мои доставали только до средней, пузатой части бочонка, и каждый раз я позорно соскальзывал вниз.

Будь со мной нож – хоть карманный, хоть перочинный, – я бы сделал надрезы в столбе и закреплялся бы постепенно, поднимаясь от надреза к надрезу, пока не ухватился бы за верхний край бочонка; но, к сожалению, ножа я не захватил. Неужели вгрызаться в столб зубами? Как видите, положение мое становилось все более критическим.

Я уже совсем растерялся, когда внезапно меня осенила блестящая идея: отчего бы мне не наворотить каменную кучу у основания столба? Таким образом я поднимусь до белой меты, сравняюсь с ней на моем пьедестале и проведу ночь в полной безопасности.

К тому же основание сигнальной мачты для большей прочности было укреплено камнями; я уже рассматривал их как основание пирамиды, которую мне предстояло воздвигнуть. Оставалось лишь разумной и прочной кладкой, выбирая подходящие по форме и размеру глыбы, увеличить это основание, чтобы получилась не пирамида, конечно, а нечто, подобное дольмену – надгробному памятнику северных народов. В восторге от этого нового плана я, не теряя ни минуты, приступил к его осуществлению. Вокруг валялось довольно много отколовшихся от массива камней, и я рассчитывал в какие-нибудь четверть часа воздвигнуть мое сооружение. Но едва приступив к работе, я сразу проникся трудностью моей задачи и понял, что она отнимает несравненно больше времени, чем я предполагал. Камни были скользкие; трудно их было поднимать, но удержать еще труднее; некоторые оказались слишком тяжелыми, другие слишком глубоко гнездились в песке, и высвободить их не было никакой возможности.

Однако я работал с величайшим жаром и неутомимостью, призвав на помощь всю свою энергию и сообразительность. Я был уверен, что рано или поздно восторжествую, но не слишком ли поздно?

Прилив поднимался медленно, но неуклонно. Волны вскипали все более яростно и настойчиво. Они уже лизали глыбу островка, захлестывали ее мало-помалу, и я отлично знал, что вода остановится, только сомкнувшись над моей головой.

Напрасно старался я ускорить темп моей работы; я еле держался на ногах, раз двадцать падал и ушибался; колени мои, исцарапанные каменьями, кровоточили, но я не обращал ни малейшего внимания на ссадины; дело шло о жизни и смерти, и в напряженной борьбе за жизнь я забывал усталость и боль.

Куча нагроможденных мною камней уже достигала высоты моего лба, когда прилив тонкой пленкой влаги уже покрыл поверхность островка. Но этого было мало: требовалось довести сооружение до уровня белой меты на сигнальной мачте, отмечавшей предельную высоту прилива; не хватало еще пятидесяти сантиметров, и я продолжал работу с неослабевающим пылом.

К несчастью, чем дальше она продвигалась, тем больше встречал я осложнений: я уже использовал все камни, валявшиеся в непосредственной близости от столба; теперь, в поисках подходящего материала, приходилось значительно отходить от мачты; это отнимало довольно много времени, аварии мои становились все чаще, ушибы и ссадины множились, а темп работы вместо того, чтобы ускоряться, становился черепашьим. По мере того как пирамида росла и приближалась к моему росту, водворение каждого камня на место отнимало уже по несколько минут, а когда камень наконец утверждался на своем пьедестале, то сплошь и рядом кладка моя оказывалась недостаточно устойчивой, и камень, величиной с большое пушечное ядро, срывался к подошве кучи, угрожая ее разворотить и раздавить самого каменщика.

Пот катил с меня градом, и часа через два работа моя оборвалась – не потому, что я довел до конца сооружение по намеченному плану, а потому, что прилив властно прервал мои хлопотливые труды. Прилив, затянувший вначале подошву островной глыбы пленкой медленно прибывавшей воды, вдруг, словно под влиянием внезапного толчка, захлестнул весь островок.

Однако мне было не так-то легко отказаться от последнего шанса на спасение. Я продолжал работать уже по колени в воде, я плескался и погружался в воду, выворачивая недостающие до моей кучи каменья. Соленая пена хлестала мне в лицо, буйные гребни перекатывались через мою голову, захлестывая меня целиком, но я продолжал работать.

Между тем вода все прибывала, и я уже чувствовал себя нетвердо на каменном дне; меня уже подхватывало, несло, и последний камень для моего спасательного сооружения я перенес наполовину вплавь, наполовину отталкиваясь носками от твердого массива.

Как только последний камень был водворен на место, я поспешно вскарабкался на сооруженную мною пирамиду и, прижавшись изо всей силы к сигнальному столбу, с дрожью и трепетом оглянулся на бурлившее и прибывающее море.

Глава XI

Прилив

Не стану перед вами храбриться, друзья мои, не скажу, что я взирал хладнокровно на бурлившую вокруг меня стихию. Признаюсь, я порядком струсил. Будь у меня время довести до конца мое «надгробное» сооружение и дать его основанию большую прочность, расположить обдуманнее каждый отдельный камень, я чувствовал бы себя, пожалуй, спокойнее, увереннее. В устойчивость сигнального столба я верил слепо. С тех пор как я себя помню, он стоял непоколебимо, переживая сильнейшие штормы. Но как-то выдержит испытание каменная кладка? Сумеет ли она устоять против напора волн? Что касается высоты, то не хватало каких-нибудь тридцати сантиметров до белой меты. Это было пустяшною неприятностью: я уже примирился с необходимостью простоять всю ночь по щиколотку в воде.

Но правильно ли указана белая мета? Обозначает ли она высоту среднего или предельного прилива? Может, она рассчитана на сравнительно спокойное море, а в данную минуту ветер настолько окреп, что поднимает волны на полметра выше. Если так, то тело мое на две трети погрузится в воду, не считая вспененных гребней, которые будут непрерывно хлестать, освежая мою голову непрошеным душем.

Предположите, что ветер будет крепчать, предположите, что поднимается настоящий шторм или же случайный шквал. Что станется с моей каменной кучей? Я неоднократно наблюдал с берега в бурную погоду, как волны, захлестывая островок, перекатывались над сигнальной мачтой, причем пена фейерверком рассыпалась на несколько метров выше белого бочонка. Если ветер усилится, я погиб.

Сказать по правде, многое мне благоприятствовало. На дворе стоял май, утро было ясное и безоблачное, но иногда даже самый погожий день завершается бурей, и волнение, которое кажется с берега белыми барашками, в открытом море является настоящей бурей. К тому же виновником несчастья вовсе не должен был быть обязательно шторм. Достаточно, как я уже сказал, случайного шквала или посвежевшего бриза, чтобы смыть меня с каменной кучи, которая служила мне опорой.

Но если бы даже погода не омрачилась, у меня было полное основание сомневаться в прочности моего «дольмена». Куча была нагромождена наспех и наобум; камни легли случайно, выскользнув из моих рук, и я чувствовал, как они шевелятся и сползают у меня под ногами. Что со мной станется, если прибой размоет кладку, если волны ее разворошат?

Эти печальные предположения угнетали меня и убивали всякую