Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

переводе на спецпоселение. Он вошел в соседний кабинет и, не выпуская папки из рук, спросил тонкошеего сотрудника Лубянки, что это может значить. Тот пожал плечами.

— Странно. Может, побег? Хотя вряд ли.

Маленькая желтая справка с фиолетовой круглой печатью гласила, что Алиса Кристоферовна Вескер, от роду пяти лет и девяти месяцев, была отправлена в детприемник. И все.

Сотрудник ожидал, что Джона положит на стол папку, но тот все стоял и не выпускал ее из рук.

— Скажите, нельзя ли как-то узнать, навести справки, куда была отправлена девочка Алиса Уэскер… Вескер? Это моя племянница. Если услуга платная, я готов…

— Сколько было ребенку?

— Пять лет девять месяцев…

— Пять? Практически невозможно. Вы не первый просите. Еще постарше кто — отыскивались. Бывало. А такие малыши — как иголки в стоге сена. Понимаете такое выражение?

— Понимаю, но имя редкое.

— Не имеет значения. Имена им меняли и отправляли в любой детдом. От Минска до Владивостока. Страна-то большая у нас. А вы где русский так хорошо выучили?

— Я преподаватель русского языка. Скажите, а город Ворож, это далеко?

— Да нет, одна ночь на поезде, с Павелецкого.

И он подробно объяснил, как добраться до Павелецкого.

«Неужели, и он бы мог? Если иначе сложилась бы история, ситуация?» — думал Джона, неподвижно глядя на юного любезного сотрудника в форме КГБ, пока тот говорил.

— И еще, у меня большая просьба, товарищ офицер. Огромная. Я знаю, что это против правил — изымать документы, но вот несколько писем, их написала сестра — больше ничего не осталось от всей моей семьи. Хотя бы одно письмо, вот это.

— Не положено.

— Я понимаю. Но я готов писать, кому угодно, добиваться, где угодно. Хотя бы одно письмо. Поймите!

Кагэбэшник поднялся, прошел к двери, плотно ее закрыл, вернулся за стол, и Джона увидел, как его губы беззвучно, энергично задвигались, складываясь в слова:

— Хорошо. Одно. Сто пятьдесят баксов.

На бурлящий ворожский вокзал поезд из Москвы прибыл тридцать первого декабря с опозданием, к полудню. Настроение везде царило возбужденное. Люди спешили, кто-то нес на плечах ели, колыхались зеленые лапы, в слякоти тротуаров змеились длинные шумные очереди, в которых люди кричали, ругались, смеялись. Где-то играла бравурная механическая музыка, какая бывает на каруселях в парке аттракционов.

Моросил легкий дождь, от которого темнел и сжимался снег.

Даже «арктические» ботинки Джоны промокли, внутри захлюпала вода.

От водителя такси немного пахло водкой.

— Отвезите в хорошую гостиницу, пожалуйста. Где свободные места.

— О, велком ту Раша, валютный дедушка. Вот подарок мне под Новый год, — рассыпался смехом кряжистый водитель. — Домчим с ветерком. Тебе… вам то есть, надо в бывшую «Советскую» на проспекте. А места найдутся. Кто с валютой, тот у нас король. Если надо, рублевых повыгонят… А сам откуда ж будете?

— Из Кембриджа.

— Америка?

— Англия.

— А, ну все одно, теперь друзья. Мир. Дружба. Жвачка. А у нас вчера страна кончилась.

Джона не нашелся что ответить.

— Была семьдесят лет, и вся вышла. Столько народу за это ухайдокали, и все зря.

— У… хайдо…?

— Ха-ха-ха, не понял? Ну, пришили, значит, кокнули, в расход пустили, на тот свет отправили. Вишь, иностранец, какой у нас язык богатый. А страну, черт, назвали вчера как-то по-новому, на три буквы, ха-ха-ха, все не запомню никак. А ты, дед, по-русски хорошо-то как трёкаешь! А у нас с языками туго. Не учили нас, дед, языкам, чтоб к вам не сбежали от лучшего будущего, ха-ха-ха.

— Скажите, улица Речная отсюда далеко? Мне дом тридцать четыре нужен.

— Речная? Дом тридцать четыре? Погоди-погоди… Ч-черт, не знаю такой! А я ведь тут вырос, все улицы как свои пять пальцев…

Таксист задумался.

Улица шла по холму, и Джона увидел внизу, за одноэтажными домами, бесконечное, потемневшее, как весной, пространство замерзшей реки в маковой россыпи рыбаков.

Наконец водитель присвистнул:

— Тю, да что ж я думаю-то! У меня ж там теща бывшая обитает неподалеку, на Сакко и Ванцетти. Нет больше такой улицы — Речной! Давно нет.

— Дом снесли?

— Бери круче, дед. Затопили. Водохранилище строили. И Речную, и Садовую, и еще улиц двадцать — все затопили! У нас не мелочатся, не то что у вас! Р-раз — и полгорода под водой! Давно это было, при Лысом, — захохотал балагур. — А у тебя там что, родня жила?

— Родня.

— Там неподалеку ресторан «Речной». Могу отвезти, хороший ресторан. Может, и не то, что в вашей Англии, но хвалят.

— Спасибо, в другой раз.

— Ну, смотри, а ежели захочешь чего русского национального… — он щелкнул себя по шее, — сегодня-то в магазинах уж не достать, иди к вокзалу, на Кольцо, скажи, от Жорика. Эх, иностранец, начинается новая жисть. Построим капитализм, и будем как англичане — не отличить. Картавого с площади уберем. Хау ду ю ду, да гуд бай. Газоны, цветочки заведем. Сортиры теплые. Колбас сто сортов. Так куда едем?

Джона уже понимал, он совершенно зря приехал в этот город. Дурацкий, импульсивный поступок. Ничего здесь не осталось и не могло остаться. Не нужно было приезжать.

— Отвезите меня на вокзал, мне нужно обратно в Москву.

— Тю! Так поездов, дед, до завтра не будет, а в аэропорт я сейчас ни за какие коврижки не поеду. Это у черта на куличках, до Нового года не обернуться. Душа праздника требует. Ну что, в гостиницу?

Под свежей краской вывески «Бристоль» еще виднелось старое название: «Советская». Подумал: почему «Бристоль»? Странный выбор названия для такого совершенно русского города.

Все было иначе в этот приезд. Его никто не встречал, никаких обязательных экскурсоводов и переводчиков в штатском, как десять лет назад, когда они с Машей туристами приезжали в Ленинград. «Чужой город», — сказала Маша решительно и горько перед фасадом Елисеевского, глядя на голого бога Меркурия. Больше в СССР они не ездили.

Принял душ, попросил в номер что-нибудь поесть и бутылку вина.

Их принесла одновременно стеснительная и кокетливая толстушка средних лет. Он щедро оставил на чай. Вино оказалось хорошим, венгерским. Джона расправил пожелтевшее письмо на холодном стекле стола и пил вино, глядя в окно на черно-белый чужой город, где оказался один под Новый год, наедине с голосом Ханны и ее круглыми, аккуратными буквами, написанными старомодно, так сейчас уже не писали.

Допив бутылку, заснул и Новый год проспал. Его не разбудили даже шум ресторана и взрывы новогодних салютов.

Ему ничего не снилось.

Утром первого января, когда улицы городов особенно тихи, пусты и меланхоличны, он застегнул чемодан на взвизгнувшую молнию и несколько раз безнадежно набрал приемную, чтобы вызвать такси. Решил попытать счастья в аэропорту. Никто предсказуемо трубку так и не поднял. Ночью,