За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

Черная рука стиснула предплечье мистера Пендайса, хриплый голос произнес:

– Я этого не забуду, сквайр!

– Спаси вас Господь, Пикок, – ответил мистер Пендайс. – Дело житейское! Надеюсь, страховка у вас есть?

– Есть-то есть, да животину жалко!

– Очень жалко! – сказал сквайр и поежился.

Прибыл брогам, чтобы развезти по домам сквайра и священника. Они уселись, а собаки их улеглись, каждая в ногах у своего хозяина, и стали негромко рычать друг на друга. Под благодарные возгласы селян брогам тронулся.

Сначала ехали молча: оба джентльмена были чуть живы от усталости, вдруг мистер Пендайс произнес:

– Нейдут у меня из головы эти несчастные животные!

Преподобный Бартер утер глаза ладонью:

– Не приведи боже еще раз такое увидеть! Бедные, бедные твари Господни!

И, украдкой нащупав морду своего пса, преподобный предоставил ему снова и снова лизать его пальцы теплым мягким, словно резиновым языком.

Мистер Пендайс, подвинувшись к краю сиденья и тоже украдкой, был занят ровно тем же самым.

Пасторский дом стоял ближе к пожарищу; миссис Батлер и дети сгрудились на крыльце. Священник, уже соскочив на землю, заглянул в брогам и сказал:

– Доброй ночи, Пендайс. Завтра вы спины не разогнете, это уж точно. А меня жена «эллиманом» разотрет!

Мистер Пендайс кивнул, приподнял шляпу, и брогам покатил дальше. Откинувшись на сиденье, мистер Пендайс закрыл глаза; приятное, очень приятное чувство разливалось в его душе. Да, завтра он спины не разогнет, зато выполнил свой долг. Он показал им всем, что такое благородная кровь; укрепил дополнительной балкой систему, которую мысленно не отделял от себя. Вдобавок он теперь иначе относился к Пикоку – что-то новое, доброе родилось в его сердце. Поистине ничто так не сплачивает низшие классы, как небольшая опасность, ибо лишь при опасности до них доходит, что без руководителя им не обойтись!

Меж его колен возникла голова спаниеля Джона, и глаза, окаймленные понизу красноватыми полумесяцами, заглянули ему в лицо.

«Хозяин, – как бы говорил пес, – я дряхлею. Я знаю, в жизни полно вещей выше моего понимания, но ты, которому все известно, позаботишься, чтобы мы не расстались, даже когда умрем».

Брогам свернул на подъездную аллею, и мысли Сквайра приняли иное направление. Двадцать лет назад он бы обогнал преподобного. Бартеру всего сорок пять, прибавить ему четырнадцать (разницу в возрасте с ним, сквайром) – и еще неизвестно, кто пришел бы первым. Сквайр чувствовал странную досаду на Бартера – священник держался отлично! Впрочем, он и сам не оплошал. «Эллиман» – слишком сильное средство. «Хомоцея» будет в самый раз. Пусть Марджери его как следует разотрет! И в этот момент, словно имя жены послужило ему естественным трамплином, в мысли мистера Пендайса ворвался Джордж. Блаженное расслабление улетучилось, но спаниель Джон, почуяв дом, тихонько заскулил – дескать, почему не останавливаемся? – и стал молотить хвостом по хозяйским ботинкам.

Со скрипом выбравшись из брогама, хмурый, с дрожащей нижней губой, сквайр ступил на лестницу и начал восхождение в комнату жены.

Глава 6. Гайд-парк

На единственный день в году, и непременно в мае, Гайд-парк словно теряет голову. Листва трепещет тогда от прохладного ветерка, гладь озера Серпентайн в западной его, сильно вытянутой части сверкает под горячим солнцем, и лучи играют на каждой веточке, на каждой травинке. Птицы распевают так, что кажется, не выдержат, надорвутся их крошечные сердечки; оркестр наяривает самые жизнерадостные мотивы; белые облака устраивают гон в высоком синем небе. Чем именно этот день отличается от прочих – тех, что уже миновали, и тех, что еще настанут, – объяснить невозможно; просто такое впечатление, словно парк сказал как отрезал: «Нынче мой день: прошлое прошло, а до будущего мне дела нет!»

В этот день чары действуют на всех, кого заносит в Гайд-парк. Походка сама собой делается легче и бодрее, полы пальто хлопают на ветру, трости того и гляди выпустят цветочные почки; даже в глазах появляется блеск – в тех самых глазах, что потускнели от вида мостовых. И каждый, у кого есть возлюбленная, думает о ней, и там и сям в праздной толпе заметишь счастливую парочку, которой кивает с улыбкой и сам парк, и все разомлевшие смертные.

В такой-то день, после обеда, леди Молден и назначила собрание у себя в апартаментах в здании, что называется Принсез Гейт[59], темой объявив положение женщин – представительниц рабочего класса. Дискуссия сделалась весьма жаркой после того, как один из участников встал и неопровержимо доказал, что женщины из рабочего класса положения не имеют вовсе.

Грегори Виджел и миссис Шортмен ушли с собрания вместе, пересекли озеро Серпентайн по мосту и двинулись дальше прямо по траве.

– Миссис Шортмен, – начал Грегори, – не кажется ли вам, что мы все подвинулись рассудком?

Грегори шагал с непокрытой головой; роскошные седеющие волосы, которые нервное возбуждение несколько вздыбило, еще не улеглись.

– Вы правы, мистер Виджел. Только я не вполне…

– Мы все подвинулись рассудком! Что за чушь несла эта женщина, леди Молден? Я ее не выношу!

– О, мистер Виджел! У нее ведь самые благие намерения!

– Намерения? Она мне отвратительна! Зачем вообще мы столько времени проторчали в ее душной гостиной? Взгляните на эти небеса!

Миссис Шортмен взглянула на небеса.

– Но, мистер Виджел, – заговорила она с жаром, – без намерений ведь не начнешь ни одно дело. Порой я подозреваю, что каждое явление видится вам в особенном свете – идеальном, а не настоящем!

– В свете Млечного Пути, – произнес Грегори.

Миссис Шортмен поджала губы: от острот мистера Виджела ее неизменно коробило.

За оставшуюся часть пути до офиса ОСЖД они едва обменялись парой слов. Мисс Мэллоу, сидя на своем месте за печатной машинкой, читала роман.

– Для вас есть письма, мистер Виджел.

– Вот миссис Шортмен назвала меня нерациональным человеком, – отреагировал Грегори. – Как считаете, мисс Мэллоу, это верно?

У мисс Мэллоу вслед за щеками запылали покатые плечи.

– Ах нет. Вы очень, очень рациональный, только… только… право, я не знаю… Пожалуй, вы пытаетесь сделать невозможное, мистер Виджел.

– Билкок билдинг!

Повисло минутное молчание. Затем миссис Шортмен уселась за бюро и начала диктовать. Застрекотала печатная машинка.

Грегори, который успел распечатать письмо, теперь сидел, уронив голову в ладони. Голос миссис Шортмен замер, стрекотание затихло, но Грегори не шелохнулся. Женщины, чуть повернувшись на своих стульях, уставились на него. Их взгляды пересеклись, были тотчас отведены, но спустя несколько мгновений снова встретились на том же предмете. Грегори, однако, будто