Всадник без головы. Морской волчонок - Майн Рид

труд, хотя работа осложнилась. Работал я уже с меньшим пылом, без всякой надежды на удачу. Как только клинок погрузился в сосну и преодолел толщу доски, я почувствовал, что он не встречает сопротивления: что-то мягкое, рыхлое, – несомненно, какая-то ткань! Дальше исследовать нечего – к чему терять время? Рассудком я понимал всю тщетность дальнейших поисков, но хотелось вещественных, осязательных доказательств неудачи; и я продолжал работу, повинуясь простому любопытству.

Результат был именно тот, которого я ожидал: в ящике оказалась шерстяная ткань.

Нож выскользнул из моих рук, и, побежденный усталостью, подавленный горем, я упал навзничь в состоянии полнейшей бесчувственности.

Оцепенение мое затянулось. Не знаю, сколько времени я пролежал. Но внезапно я почувствовал острую боль, словно меня укололи раскаленным шилом или поранили в палец перочинным ножом.

Я привскочил, немедленно выпростав руку; очевидно, в полузабытьи я порезался складным ножом, брошенным под влиянием неудачи.

Но, окончательно очнувшись, я понял, что боль причинена мне чем-то другим, а не стальным лезвием; своеобразное жгучее ощущение говорило о том, что это – укус крысы.

Летаргия моя мгновенно развеялась. Все прежние ужасы вернулись. На этот раз крыса напала непосредственно на меня, и нападение это совершилось без всякого внешнего повода; другой приманки, кроме меня, не было. Истолковать это нападение как месть или результат раздражения было невозможно. Когда я рванулся в страхе, неприятель бежал, но, конечно, он возвратится: в этом я ничуть не сомневался.

Конечно! Бросим мечтать о сне; нужно быть начеку, неутомимо бороться!

Хотя надежда выбраться из тюрьмы совсем померкла, тлея, как уголек, в глубине сознания, при одной мысли быть съеденным заживо, все существо мое возмущалось; я предпочитал умереть голодной смертью; она была ужасна, но не могла сравниться с перспективой быть растерзанным клыками грызунов.

Ящик, в котором я теперь находился, был достаточно просторен; я мог в нем удобно расположиться и уснуть. Потребность во сне достигла высшей точки; я должен был сделать большое усилие, чтобы встряхнуться и выбраться из ящика.

Каюта моя, конечно, была более надежным убежищем. В ней я мог кое-как забаррикадироваться. В привычном логове я чувствовал себя сравнительно безопасно.

Не будем также забывать, что моя каморка в трюме была полем многочисленных битв, из которых я вышел победителем. Стены, говорят, помогают. Здесь я был все-таки дома, и я вернулся в логово, в котором привык бороться, захватив с собой нож и сверток с галетами.

В каюте моей стало, однако, тесновато после того, как я загрузил ее штуками сукна, выдернутыми из ящика. Уверяю вас, что я едва в ней теперь поместился со своими галетами: это была уже не каюта, а шерстяное гнездышко.

Штуки сукна, лежавшие беспорядочной грудой, затрудняли мне доступ к бочке с водой и бочонку с ромом, но в то же время предохраняли от нападения грызунов. Оставалось лишь привести «в состояние обороны» другой угол каюты, как я уже делал раньше. Просмотрев все щели и лазейки, я съел горсточку искрошившихся галет, обильно запил ее водой и прилег отдохнуть. Тело мое, более слабое, чем дух, настоятельно требовало отдыха.

Глава XLVI

Тюк с полотном

Заснул я тяжелым и беспокойным сном. К страхам за будущее присоединились новые и вполне реальные страдания. Я задыхался в шерстяном гнезде, и стеснение в груди, вызванное недостатком воздуха, питало самые мрачные кошмары. Но приходилось довольствоваться этим тяжелым забытьем, в равной мере коротким и мучительным.

Проснувшись, я подкрепился едой. Впрочем, это выражение звучит насмешкой: я съел порцию, недостаточную не только для ребенка, но даже для воробья; под ложечкой сосало, желудок требовал настоящего завтрака. Но если крошки подходили к концу, то воды у меня было вдоволь; я широко вознаградил себя за скудный завтрак невероятным количеством воды. Огонь пылал в моих жилах, и голова отяжелела.

Все это не помешало мне вернуться к работе. Правда, если в двух смежных ящиках оказалась шерстяная материя, это еще не значит, что ею набит сверху донизу весь обширный трюм; надо продолжить поиски. Посмотрим! Но на этот раз я счел разумным предпринять разведку в другом направлении: ящики с мануфактурой стояли симметрично один на другом; весьма возможно, что на втором ящике стоял третий; но ничто меня не заставляло углубляться по вертикальной линии; я мог уклониться вбок и, не пробивая крышки ящика, предпринять горизонтальную разведку.

Вот почему, захватив с собой, как накануне, сверток с крошками галет, я принялся за работу, окрыленный новой надеждой, и после жестоких усилий, пренебрегая усталостью, орудуя израненной рукой, взломал боковую стенку.

За нею скрывался какой-то груз. Это было вполне естественно. Но какова природа этого груза? Я постучал в стенку: ящики с мануфактурой давали более гулкий резонанс. Это меня слегка обнадежило; лишь бы только не ящик с сукном! С замирающим сердцем я рванул надрезанную доску, расширил щель, просунув в нее руку и наткнулся на грубую холщовую упаковку.

Это еще что? Вот неожиданность!

Надрезав ножом холст и вскрыв уголочек тюка, я разгадал наконец его тайну; напрасно я горячился: ничего хорошего! Опять разочарование!

В тюке было тонкое полотно, скатанное наподобие сукна и до того плотно упакованное, что, несмотря на все старания, я не сумел выдернуть ни одной штуки.

Час от часу не легче! Теперь я жалел, что это не ящик с сукном: с моим терпением я бы мало-помалу его опорожнил и продолжал раскопки дальше; но эта плотная масса полотна тверда и холодна, как мрамор. Нож ее не берет. Работы хватит дней на восемь. А мои галеты… лучше об этом не говорить!

Смущенный, растерянный, я не знал, что предпринять. Время было слишком дорого, чтобы тратить его на раздумье. Только деятельность могла меня спасти, и я опять принялся за работу.

Я вернулся к второму ящику с мануфактурой с твердым намерением его разгрузить и поглядеть, что находится над ним.

Ящик был уже взломан; оставалось лишь выбросить сукно. К несчастью, мне пришлось иметь дело со штуками сукна не в продольном положении, а с плотно скатанными концами в поперечном разрезе, и одно время я думал, что предприятие мое кончится неудачей. Однако, дергая, расшатывая и всячески мучая несчастные рулоны, я выпростал одну штуку, потом другую, а там уже пошло легче.

Как и в предыдущем ящике, на дне этого лежали штуки покрупнее и никак не пролезали в дыру покрышки.

Не желая возиться с расширением отверстия, я прибегнул к уже испытанной уловке, разворачивая скатанную материю, как в первый раз.

Вначале мне это показалось игрой, пустяками; я уже гордился своей находчивостью; но вскоре мое ухищрение повлекло печальнейшие последствия, которые я мог бы предвидеть, если бы был дальновиднее. Я и без того не страдал избытком комфорта, а теперь послушайте, что я натворил.

Темп работы моей понемногу замедлялся; я пыхтел, задыхался. Между тем ящик с мануфактурой опорожнялся все быстрее, вернее, материя раскатывалась все легче, по мере того как подходила к концу. Надо было наконец остановиться; несколько минут я ломал голову над характером постигшего меня затруднения, но вскоре понял, в чем дело.

Совершенно ясно, что я должен остановить разгрузку ящика. Меня заливает поток шерстяной материи: я тону по колени в его волнах. Достаточно! Надо очистить пространство вокруг себя, а потом – вновь за работу!

Но каким образом создать для себя свободную площадку? Разве в силах моих разметать шерстяную гору? В воду, что ли, сбросить сукно или поджечь? Я отпихивал сукно ногами и все-таки путался в нем, спотыкался, не мог ступить шагу свободно.

Теперь только я осознал свою оплошность. Как легкомысленно я поступил, позволив свободно раскатываться материи! Ведь теперь она выиграла в объеме, и одинаково невозможно упаковать ее обратно в ящик и выбросить из помещения, которое она занимала.

Шерстяные волны уже захлестывали мою маленькую каюту, грозили окончательно ее затопить; я не мог даже как-нибудь сложить материю, потому что в тесной каморке мне трудно было повернуться. Неужели смешная и нелепая неудача среди таких серьезных бед доконает меня?

«Ну нет, – подумал я, – этому не бывать! Не поддамся унынию, буду бороться из последних сил!»

Кое-как опростав место для последней штуки и выбросив эту проклятую штуку из ящика, я доберусь до его покрышки: если и там окажется шерсть или полотно, тогда поневоле покорюсь судьбе.

Покуда человек живет, он не смеет отчаиваться; поддерживая себя этой утешительной мыслью,