Всадник без головы. Морской волчонок - Майн Рид

я трудился, пока прочный дуб не уступил стали; тогда я лег на спину, уперся головой в сукно, наполнявшее мою каюту, и начал барабанить каблуками по бочке. Я таранил ее самым беспощадным образом. Задача была нелегкая: дубовая доска упорно не поддавалась; но эта отчаянная молотьба кончилась тем, что я расшатал одну из клепок, она поддалась, и, удвоив силу ударов, я загнал ее внутрь бочки.

Великолепный душ из крепчайшего ямайского рома был мне наградой за эти отчаянные усилия. Пробоина оказалась настолько широкой, что не успел я вскочить, как ром уже струился потоками и грозил меня захлестнуть. Пряная влага била мне в рот, разъедала глаза. Я ослеп. Меня душил кашель; судорога сжимала горло. Казалось, этому не будет конца.

В моем положении было не до шуток. Однако я невольно вспомнил о герцоге, который в ответ на предложение выбрать угодный ему вид казни, попросил утопить его в бочонке с мальвазийским вином.

Но эта казнь мне не угрожала; ромовое наводнение схлынуло так же быстро, как началось; жидкость свободно уходила в обширное подполье под трюмом и, просочившись вниз, через несколько секунд уже растворилась в соленых волнах моря, которое днем и ночью плескалось подо мной.

Если бы не одежда моя, насквозь пропитанная спиртом, не пряный запах рома, распространившийся по каюте, никто бы не сказал, что сейчас произошло наводнение; но запах был такой сильный и одуряющий, что я начал задыхаться.

Погода была довольно бурная, и качка сильная: немудрено, что бочонок вскоре опорожнился. Минут через десять после спиртного душа в нем уже не оставалось ни капли рому.

Однако в нетерпении моем я не стал ждать, пока бочонок просохнет; днище было уже проломано, и я протиснулся внутрь бочонка, как только прошел мучительный приступ кашля.

Первым делом я постарался нащупать втулку; каковы бы ни были размеры отверстия, все же оно облегчит мою задачу: ведь самое трудное сделать первый надрез на цельном дереве. Я очень дорожил своей остроумной идеей, избавлявшей меня от кропотливого почина. Втулку я нащупал, хотя и не там, где предполагал: она оказалась в довольно удобном месте.

Я выставил ее и с жаром принялся за работу. Силы мои удесятерились; все шло чудесно. Еще недавно я изнемогал от усталости. Куда девалась теперь моя вялость! Дайте мне двадцать бочонков с ромом, и я взломаю их без ножа, голыми руками!

Чем объяснить такую странную самонадеянность? Неужели удачным началом работы? Я давно уже отвык смеяться; даже улыбка в моем положении была бы дикой; а между тем мне было весело, до смешного легко. Все, что я делал, казалось мне игрой, пустяком. Не все ли равно, что ждет меня впереди? Я закрывал глаза на исход моей разведки.

Помню, что, работая, я насвистывал и мурлыкал, а потом вдруг запел, как зяблик. Мрачные мысли рассеялись. Смерть витала далеко, за тысячу миль, и все, что я перестрадал, казалось сном. Я не чувствовал больше голода: он растворился в радостной легкости вместе с усталостью и физической болью.

Внезапно я почувствовал острую жажду. Помню, что я сделал попытку добраться до бочки с водой. Помню, что я стоял, покачиваясь, на дне трюма; но не знаю, напился ли я воды. С той минуты, как я бросил работать, сознание мое помутилось; через несколько секунд я уже лежал в полуобморочном состоянии.

Глава XLIX

Новая опасность

Обморок мой длился несколько часов. Очнулся я в тревоге. Странное это было чувство: словно я потерял все. Мне казалось, будто я ношусь в безвоздушном пространстве без точки опоры. Это было исключительно неприятное состояние; я страдал от беспричинного страха и головокружения.

Мало-помалу я пришел в себя, мне стало легче, и наконец я успокоился; остались только головная боль и тошнота. Я понимал, что это не морская болезнь; к качке я привык давно и почти не замечал ее, к тому же море было тихое.

Быть может, я заболел лихорадкой или мой обморок объясняется духотой? Нет, состояние мое не напоминало горячки.

Долго искал я разгадку, пока наконец не сообразил, в чем дело.

Не подумайте, что я напился рому: я даже не попробовал его; возможно, что капля-другая попала мне в рот, когда меня окатило душем; от такого количества алкоголя нельзя было опьянеть, даже если это чистый спирт. Сам я никогда не пил, но насмотрелся на пьяных рыбаков, и все убеждало меня в том, что я пьян.

Вскоре я сообразил, что опьянел не от самого рому, а от его испарений.

В самом деле, вся постепенность моих ощущений была похожа на переживания пьяницы: вначале я морщился, чихал, потом своеобразное блаженство разлилось по моим жилам и появилась та легкость, та полная оторванность от обстановки, то безразличие к судьбе, о котором я уже вам рассказывал.

Мало-помалу все неприятные ощущения притупились, и остались только бессмысленная легкость и тепло в теле. Меня уже не удивляла эта непонятная жизнерадостность, неизвестно откуда взявшаяся сила.

Вспоминая теперь в подробностях это своеобразное происшествие, я отдаю себе полный отчет в том, какую службу мне сослужила жажда: я спасся только потому, что внял ее голосу и выбрался из ромового бочонка. Не знаю, подходил ли я к водохранилищу, воды я, кажется, не пил и втулки не открывал. Так случилось, на мое счастье. Я был настолько пьян, что вряд ли сумел бы воткнуть втулку обратно, и вся драгоценная влага вытекла бы до уровня втулки.

Итак, я не жалею об этих мучительных минутах: если бы не жажда, я уснул бы вечным сном на дне ромового бочонка. Нет худа без добра. Случай меня спас.

Не стоит ломать голову над тем, напился ли я воды в состоянии опьянения. Уже очнувшись, я бросился к моей самодельной чашке и пил без конца; выпил я по крайней мере две кварты и только тогда поставил чашку на так называемый столик.

Тошноты как не бывало, дурман рассеялся. Восстановилась полная ясность в мыслях. И в самом деле, две кварты воды могут протрезвить даже самого отчаянного пьяницу. Ко мне вернулось самообладание и вместе с ним сознание опасности. Первой мыслью моей было возобновить прерванную работу; но найду ли я в себе достаточно силы, чтобы ее продолжать? Что меня ждет в том случае, если испарения алкоголя вновь меня одурманят: я впаду в оцепенение, не успев выбраться из бочонка; ведь я, наверное, погибну, если у меня не хватит силы воли для того, чтобы вовремя выбраться.

Возможно, что я сумею проработать некоторое время, не поддаваясь винным парам, и выскочу из бочонка, как только появятся первые симптомы опьянения. Возможно, что дело повернется так; но кто поручится, что не иначе? Разве я знаю, как долго сумею устоять? Я старался припомнить, сколько времени продолжался у меня в первый раз этот переходный период, но точно установить не мог.

Зато я вспоминал странные чары, понемногу овладевавшие мной, наслаждение, которое я находил в дурманящих испарениях, обманчивую силу, которую они в меня вдохнули, сладкое головокружение и дикую веселость в одном из самых страшных положений, какие только можно себе представить. Сколько времени длилось забытье – я не знал, как спящий не подозревает о продолжительности сновидения.

Если все это повторится и на помощь мне не придет спасительный клапан жажды, если вместо того, чтобы вовремя выбраться из бочонка и бессознательно потянуться к бочке с водой, я останусь в бочонке из-под рома и потеряю сознание, – меня ждет самая печальная развязка. А ведь на этот раз на сильную жажду рассчитывать нечего: я выпил так много воды! Очевидно, мне все-таки захочется пить – таково обычное действие алкоголя, но позыв будет недостаточно силен и вряд ли восторжествует над тяжелым забытьем. Короче, новую экскурсию в бочонок я считал в высшей степени сомнительной и решил было от нее воздержаться.

Однако необходимо было решиться – иначе грозила неотвратимая гибель. В худшем случае меня ожидала в бочонке та же смерть. В тысячу раз легче умереть в состоянии опьянения, чем погибнуть от истощения, испытав все муки голода.

Эта мысль вдохнула в меня мужество. Нечего медлить! Собравшись с духом, я снова влез в бочку из-под рома.

Глава L

Где мой нож?

Вернувшись в бочонок, я сразу же задался вопросом: где мой нож? Я, конечно, не запомнил, куда его забросил, когда спасался из бочонка.