Ветер крепчает - Тацуо Хори

Я наконец остановился, проводил взглядом удаляющуюся по насыпи женскую фигуру, а затем, когда та полностью скрылась из виду, развернулся и двинулся в сторону пристани Канэгафути[21].

Разбудил меня возвещавший о наступлении нового дня свежий ветер с реки: накануне, совершенно обессиленный, я заснул прямо на скамье у пристани. Примерно через полчаса мне удалось сесть на спускавшийся от Сэндзю-Охаси[22] речной пароходик. Я думал, что в такой ранний час на нем никого не будет, но, против ожиданий, увидел пять-шесть пассажиров. Все – владельцы рыбных лавок, спешащие закупаться на приречный рынок. Их оживленные разговоры и шум двигателя, от которого сердце как будто само собой начинало биться быстрее, заставили меня проснуться окончательно. Вдыхая разлитую в утреннем воздухе свежесть, я почувствовал, что возвращаюсь к жизни.

На левом берегу показалось знакомое мне по прошлой ночи высокое стеклянное здание. Я спросил у стоявшего рядом торговца:

– А что там за стеклянный дом?

– Вон тот? – Торговец указал в его сторону. – Развалины старой киностудии «Никкацу».

Впечатленный, я оглядывал с палубы речного парохода гору стекол, среди которых не осталось, кажется, ни одного целого. И перед глазами вставал образ сумасшедшей, швыряющей камень из желания еще хоть что-нибудь разбить.

4

Несколько дней спустя, вечером, я сидел на втором этаже бара «Бэт»[23] и рассеянно поглядывал из окна на публику, дефилирующую туда и обратно вдоль ряда синематографических театров. Неожиданно в толпу, расталкивая встречных прохожих, вклинились несущиеся куда-то сломя голову люди. «Пожар!» – тут же подумал я. И минуту спустя уже бежал вместе с ними. Бегущие завернули за угол театра «Асакуса» (бывшего «Дома оперы»)[24] и устремились в сторону океанариума. Там толпилось множество народу. Однако я, похоже, ошибся: пожара не было. Поначалу я не мог понять, что происходит: все стояли задрав голову, смотрели на крышу океанариума и безостановочно кричали. Но очень скоро я разглядел на высокой крыше метавшуюся из стороны в сторону растрепанную женщину. Это была та самая сумасшедшая. Иногда она разражалась странными пронзительными криками, перекрывавшими шум толпы: с трудом верилось, что это кричит человек…

В тот вечер, в районе пяти часов, когда танцовщицы исполняли номер «Персидская лампа», на балконе третьего этажа, в самом углу, внезапно раздался выстрел. По счастью, пуля не задела никого из танцовщиц и, отскочив от досок пола, всего лишь проделала дыру в заднике сцены. Но предназначалась она, похоже, Комацу Йоко, которая танцевала в тот момент в первом ряду. А стрелял в нее некий молодой красавец. Впрочем, пытаясь уйти от погони, он случайно обронил свое охотничье кепи. И все увидели густую копну волос. Тогда-то стало ясно, что никакой это не юноша, а переодетая в мужской костюм женщина. Она воспользовалась возникшей заминкой и, пока пораженные преследователи приходили в себя, быстренько взобралась на крышу. Один храбрец попытался было подняться на крышу вслед за ней, но она выстрелила во второй раз – в него. Пуля оцарапала ему плечо. Благо, обошлось без серьезных ранений, но мужчина, разумеется, испугался и мысль о том, чтобы лично изловить женщину, оставил. Других желающих карабкаться на крышу и продолжать погоню после случившегося не нашлось. Поэтому женщину взяли в кольцо и теперь, держась от нее на приличном расстоянии, просто шумели, надсаживая горло…

Такая картина произошедшего нарисовалась мне, когда я, послушав разговоры стоящих вокруг людей, попробовал собрать все воедино. Шло время ужина, поэтому некоторые уже уходили от океанариума. Однако их место тут же занимали новые зрители. Стоя в толпе, я прислушивался к доносившимся с крыши непонятным женским выкрикам и чувствовал подступающую дурноту – я словно сам заглядывал в лицо смерти.

Появились полицейские, но женщина продолжала размахивать пистолетом, поэтому у них никак не получалось подобраться к ней поближе. Они преуспели лишь в одном – успешно поснимали с росших вокруг океанариума высоких деревьев зевак, которые забрались туда, желая лучше видеть сумасшедшую. Так прошел час. День стремительно близился к закату. Однако толпа не рассеивалась, напротив: кольцо любопытствующих постепенно делалось все шире.

Вскоре солнце село. Крышу здания окутала темнота, и фигура женщины стала почти неразличима. Только доносились изредка характерные безумные крики, от которых волосы становились дыбом.

Тем не менее народ и не думал расходиться. Все мы будто чего-то ждали. А чего, скажите на милость, можно было ждать? Трагического действа, зрелища? Но как раз их ждать нужды не было: прямо на наших глазах, в реальном времени, разворачивалась самая настоящая трагедия – увлекательнейшее среди всех возможных зрелищ. Его с лихвой должно было хватить для удовлетворения нашего любопытства. Поэтому мне лично казалось, будто все ждут одного: когда опустится занавес.

И вот одно довольно прискорбное событие положило представлению конец. Кто-то из стоящих в толпе людей совершенно неожиданно зажег фейерверк – и откуда он там взялся? Постойте-ка, фейерверк? В первые мгновения вспыхнувший свет показался собравшимся именно фейерверком, хотя на самом деле таковым не был. Это вспыхнула магнезия, которую принесли газетные фотографы, чтобы сделать снимок. Магнезия на секунду отчетливо высветила жуткую фигуру обезумевшей женщины: она по-прежнему сжимала в руке пистолет и, потряхивая всклокоченными волосами, бесцельно бродила по крыше туда-сюда. При виде ее люди в безотчетном порыве едва не разразились приветственными криками.

В этот-то момент все и произошло. Неожиданная вспышка, судя по всему, страшно перепугала сумасшедшую. Из-за этого она, похоже, потеряла равновесие. И, сорвавшись, кубарем полетела вниз, в толпу.

Я непроизвольно зажмурился.

У меня не было сил дольше там оставаться, перебарывая тошноту, подступающую от непрестанного переглядывания со смертью.

Поэтому, смутно улавливая звучащие в толпе крики: «Она еще жива!», я тихо, не открывая глаз, удалился.

Мышь

Игры их напоминали мышиную возню.

Мальчишки отыскали где-то кучу старых татами, притащили их в заброшенный сарай, разложили рядком поверх потолочных балок, и получилось у них в закутке между балками и крышей что-то вроде комнатки. И хотя в убежище этом сильно пахло плесенью, лучшего места для игр, в котором обожавшая секреты детвора могла бы столь же надежно укрыться от чужих глаз, нельзя было и придумать.

Там всегда царил полумрак. Поэтому, играя в сарае, мальчишки даже среди бела дня как будто продолжали видеть сны. Всем им было лет по десять. Как только заканчивались школьные занятия, они ненадолго заглядывали домой, чтобы, скинув ранцы и сандалии-дзори[25], схватить взамен что-нибудь для игр, – и тут же снова убегали. Некоторые из них