Ветер крепчает - Тацуо Хори

разу не представилась возможность зайти к ней, но он нередко смотрел на окна ее номера снизу, из зарослей подсолнухов. И номер этот представлялся ему святыней, чем-то прекрасным и почти нереальным.

Заветная гостиничная комната впоследствии не раз появлялась в сновидениях Хэнри. Во сне он умел летать. И потому мог заглянуть внутрь сквозь оконные стекла. В его снах комната всякий раз выглядела по-новому. То она была полностью обставлена в английском стиле, то в парижском.

В этом году Коно Хэнри исполнилось двадцать лет. За прошедшие годы он слегка погрустнел, слегка похудел, но лелеял все те же мечты.

И когда нынче сквозь толпу разглядел за стеклом автомобиля Прекрасную Даму, словно простившуюся с жизнью, почти уверовал в то, что спит на ходу и видит сон…

Вернувшись с церемонии прощания, где из-за сутолоки совершенно забылась горечь утраты, Хэнри вновь обрел это чувство в пыльном кафе – возле госпожи Сайки.

Они представлялись ему недосягаемыми – женщина и ее скорбь. Чтобы приблизиться к ним, Хэнри постарался принять как можно более печальный вид. Но успешному притворству помешала искренняя печаль, гораздо более глубокая, чем он сам предполагал. И он нелепо замер на месте.

– Как вам показалась церемония? – Женщина подняла взгляд на Хэнри.

– Там все еще очень людно, – растерянно ответил он.

– В таком случае я лучше сразу направлюсь домой… – С этими словами женщина извлекла из-за пояса оби маленькую визитную карточку и протянула ее молодому человеку. – Глубоко сожалею, что не сразу вас узнала… Я буду счастлива, если вы найдете время посетить нас.

Услышав, что госпожа Сайки вспомнила его и, более того, приглашает в свой дом, Хэнри еще сильнее смутился и принялся старательно что-то искать в кармане. Наконец извлек визитную карточку. Это была карточка Куки.

– Своих у меня нет, – проговорил он, улыбаясь застенчивой детской улыбкой, перевернул карточку обратной стороной и неловко вывел на ней: «Коно Хэнри».

Наблюдая за ним, госпожа Сайки, уже подметившая ранее, что он чем-то напоминает ей Куки, уловила наконец природу их сходства, определив самую суть в характерной лишь для нее манере: «Этот юноша – словно оборотная сторона Куки».

Быть может, эти двое столь неожиданным образом встретились и с непостижимой для них самих легкостью нашли взаимопонимание именно потому, что незримым посредником между ними стала смерть.

* * *

В Коно Хэнри действительно присутствовало нечто, превращавшее его, как определила госпожа Сайки, в оборотную сторону Куки.

Внешне молодой человек ничем особо Куки не напоминал. Скорее, казался его полной противоположностью. Но явное внешнее различие, напротив, заставляло некоторых обращать внимание на их внутреннее сходство.

Куки, очевидно, испытывал к мальчику сильную привязанность. Эта любовь, должно быть, очень скоро позволила Хэнри разобраться в его слабостях. Не желая обнаруживать перед другими свою неуверенность, Куки попытался скрыть ее за характерной для него иронией. И в каком-то смысле даже преуспел в этом. Но чем надежнее укрывал он свою слабость в глубинах души, тем эта ноша становилась для него мучительнее. Трагедия его несчастной судьбы разворачивалась прямо на глазах Хэнри. И юноша, отмеченный той же внутренней слабостью, что и Куки, вознамерился поступать ровно наоборот, всеми силами выставляя свою слабость напоказ. Впрочем, насколько такое решение могло быть для него успешно, оставалось пока неясным.

Внезапная кончина Куки, безусловно, ввергла сердце юноши в хаос. Но в то же время с безжалостной откровенностью продемонстрировала ему абсолютную естественность столь неестественной развязки в этой истории.

После смерти Куки его родственники обратились к Хэнри с просьбой привести в порядок книги покойного.

Молодой человек проявил в порученном деле большое усердие, проводя дни напролет в затхлой библиотеке. Должно быть, занятие это отвечало его печальному настрою.

Однажды днем он обнаружил между страницами одной потрепанной иностранной книги клочок бумаги, в котором признал обрывок старого письма. Он подметил, что написано оно было женской рукой. Затем безо всякого тайного умысла прочел. Перечитал еще раз. И аккуратно вернул книгу на прежнее место, постаравшись задвинуть как можно дальше. Чтобы запомнить ее, взглянул на корешок: это было собрание писем Проспера Мериме. После этого он еще какое-то время повторял, словно любимую присказку: «Посмотрим, кто из нас двоих сумеет причинить другому больше страданий…»

С наступлением вечера Хэнри возвращался к себе на квартиру. Комната его была вечно не прибрана. Казалось, к наведению беспорядка в собственном жилище он прилагал такое же редкостное старание, с каким день за днем разбирал библиотеку Куки. Как-то раз, войдя в свою комнату, он заметил, что поверх груды пестрого хлама – над брошенными газетами и журналами, галстуком, розовым бутоном и курительной трубкой – лежит, переливаясь всеми цветами радуги, точно расплывшееся по луже пятно керосина, некий предмет.

Приглядевшись, он понял, что это богато украшенный конверт. А перевернув его обратной стороной, увидел надписанное имя: «Сайки». Особенности почерка мгновенно вызвали в памяти молодого человека письмо, обнаруженное недавно в эпистолярном сборнике Мериме.

Бережно вскрывая конверт, Хэнри неожиданно улыбнулся совсем по-стариковски: он знал абсолютно все.

Именно так, сообразно месту и времени, Хэнри использовал две свои улыбки – детскую и старческую. Иными словами, ту, что предназначалась окружающим, и ту, что он адресовал самому себе.

Памятуя о двойственности своей улыбки, он верил, что и сердце его тоже противоречиво.

Из-за упомянутых эпизодов вторая встреча с госпожой Сайки оказалась исполненной для Хэнри гораздо более глубоких переживаний, нежели первая.

Гостиная в доме Сайки не обнаружила никакого сходства с комнатой из его снов: здесь все, включая декор, было сдержанно и просто. И совершенно не подчинялось ни английскому, ни парижскому стилю. Молодому человеку это место чем-то напомнило корабельный салон первого класса.

Поэтому требовалась осторожность: иногда он бросал на хозяйку взгляды, в которых проскальзывало что-то свойственное страдающим морской болезнью.

Однако его беспокойство объяснялось не только обстановкой: предаваясь вместе с госпожой Сайки воспоминаниям о покойном, он пытался следовать за чувством собеседницы и потому старался, насколько возможно, подняться над собственным возрастом.

«Эта женщина, вне всякого сомнения, любила Куки. Так же как Куки любил ее, – размышлял Хэнри. – Однако ее сильное сердце не могло коснуться его слабого сердца, не ранив его. Точно так же алмаз, касаясь стекла, неизбежно оставляет на нем царапины. И она сама до сих пор страдает оттого, что ранила дорогого ей человека». Подобные мысли все время влекли Хэнри к высотам, недоступным ему по молодости лет.

Немного погодя в гостиную вошла девушка лет семнадцати или восемнадцати. Хэнри понял, что это дочь госпожи Сайки, Кинуко. Девушка пока еще мало