Вешние воды - Эрнест Миллер Хемингуэй

первый день моей увольнительной. Я шел по бульвару Мальзерб. Мимо проехала машина, и оттуда выглянула прекрасная женщина. Она позвала меня, и я сел к ней. Она отвезла меня в дом, точнее, особняк, в дальней части Парижа, и там со мной случилось нечто прекрасное. Потом кто-то вывел меня через другую дверь, не ту, через какую я вошел. Прекрасная женщина сказала мне, что больше никогда меня не увидит – не сможет увидеть. Я попытался выяснить номер особняка, но там был целый квартал таких особняков, и все они выглядели одинаково. С тех пор до конца увольнительной я пытался увидеться с той прекрасной дамой. Один раз мне показалось, что я увидел ее в театре. Но это была не она. В другой раз я мельком уловил похожий силуэт в проезжавшем такси, вскочил в другое и последовал за ним. Но не догнал. Я был в отчаянии. Наконец, в предпоследний вечер увольнительной я дошел до такого отчаяния и отупения, что пошел с одним из тех гидов, которые обещают показать вам весь Париж. Мы посетили разные места. «Это все, что у вас есть?» – спросил я гида. «Есть еще одно стоящее место, но это очень дорого», – сказал гид. Наконец мы сговорились о цене, и гид повел меня. Это был старый особняк. Надо было смотреть в щель в стене. И кругом вдоль стены были люди, смотревшие в щели. Там, в щелях, были видны мужчины в формах всех союзных стран и множество симпатичных южноамериканок в вечерних платьях. Я тоже смотрел в щель. Какое-то время все было тихо. Затем в комнату вошла прекрасная женщина с молодым британским офицером. Она сняла длинную меховую шубу и шляпу и бросила их на кресло. Офицер стал снимать свою портупею. Я узнал женщину. Это была та самая дама, с которой я испытал нечто прекрасное.

Йоги Джонсон смотрел на пустую тарелку из-под бобов.

– С тех пор, – сказал он, – я перестал хотеть женщин. Как я мучился, не могу сказать. Но я мучился, парни, мучился. Я винил в этом войну. Винил Францию. Винил общее моральное разложение. Винил молодое поколение. Винил одних. Винил других. Теперь я исцелился. Вот вам пять долларов, парни. – Глаза его сияли. – Возьмите еще еды. Прокатитесь куда-нибудь. Сегодня счастливейший день моей жизни.

Он встал с табурета возле стойки, импульсивно пожал руку одному индейцу, подержал с минуту за плечо другого индейца, открыл дверь закусочной и вышел в ночь. Два индейца переглянулись.

– Белый вождь до кучи славный малый, – заметил большой индеец.

– Думаешь, он был на война? – спросил маленький индеец.

– Мне бы знать, – сказал большой индеец.

– Белый вождь сказал, он купи мне новый протез рука, – проворчал маленький индеец.

– Может, не только это, – сказал большой индеец.

– Мне бы знать, – сказал маленький индеец.

И они стали есть дальше.

За стойкой в другом конце закусочной рушился брак.

Скриппс О’Нил сидел бок о бок со своей женой. Теперь миссис Скриппс знала. Она его не удержит. Она пыталась и не сумела. Она проиграла. Она знала, ей не выиграть в этой игре. Теперь ей его не удержать. Мэнди снова говорила. Говорила. Говорила. Вечно говорила. Этот нескончаемый поток литературных сплетен, рушивший ее, Дианин, брак. Ей его не удержать. Он уходит. Уходит. Уходит от нее. Диана сидит с жалким видом. Скриппс слушает, как Мэнди говорит. Мэнди говорит. Говорит. Говорит. Коммивояжер, теперь уже старый друг, коммивояжер сидит и читает свою детройтскую «Ньюс». Ей его не удержать. Ей его не удержать. Ей его не удержать.

Маленький индеец встал с табурета за стойкой закусочной и подошел к окну. Оконное стекло покрывала толстым слоем изморозь. Маленький индеец подышал на замерзшее окно, протер пустым рукавом куртки лунку и выглянул в ночь. Внезапно он отпрянул от окна и выбежал в ночь. Высокий индеец посмотрел, как он удаляется, не спеша доел, взял зубочистку, сунул в зубы, а затем тоже последовал за своим другом в ночь.

Глава пятнадцатая

Теперь они были одни в закусочной. Скриппс и Мэнди, и Диана. Только коммивояжер оставался с ними. Он теперь был их старый друг. Но его нервы в тот вечер были на пределе. Он резко сложил газету и направился к двери.

– Увидимся позже, – сказал он.

И вышел в ночь. Казалось, ничего другого ему не оставалось. Вот он и вышел.

Теперь их в закусочной только трое. Скриппс и Мэнди, и Диана. Только эти трое. Мэнди говорила. Налегала на стойку и говорила. Скриппс не сводил с Мэнди глаз. Диана больше не притворялась, что слушает. Она знала, что все кончено. Теперь все было кончено. Но она предпримет еще одну попытку. Еще одну, последнюю отчаянную попытку. Может, ей еще удастся удержать его. Может, все это было просто сном. Она заговорила, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Скриппс, дорогой, – сказала она.

Ее голос чуть дрожал. Она постаралась успокоиться.

– Чего ты еще задумала? – спросил Скриппс резко.

Вот и оно. Опять эта жуткая отрывистая речь.

– Скриппс, дорогой, не хотел бы ты пойти домой? – голос Дианы дрогнул. – Вышел новый «Меркьюри». – Она поменяла подписку с лондонского на американский «Меркьюри», лишь бы угодить Скриппсу. – Только что. Мне бы хотелось, чтобы ты начал собираться домой, Скриппс. В этом «Меркьюри» великолепная вещь. Идем же домой, Скриппс, я никогда еще ничего у тебя не просила. Идем домой, Скриппс! О, неужели же ты не пойдешь домой?

Скриппс поднял взгляд. Сердце Дианы забилось быстрее. Может, он пойдет? Может, она удержит его? Удержит его. Удержит его.

– Идем же, Скриппс, дорогой, – сказала Диана мягко. – Там замечательная передовица Менкена о хиропрактиках.

Скриппс отвел взгляд.

– Неужели не пойдешь, Скриппс? – взмолилась Диана.

– Нет, – сказал Скриппс. – Осточертел мне Менкен.

Диана уронила голову.

– О, Скриппс, – сказала она. – О, Скриппс!

Это был конец. Она получила его ответ. Она его потеряла. Потеряла. Потеряла. Все кончено. Приехали. Финиш. Она тихо плакала. Мэнди снова заговорила.

Внезапно Диана расправила плечи. У нее была одна последняя просьба. Об одном она его попросит. Только об одном. Он может отказать ей. Может пренебречь. Но она его попросит.

– Скриппс, – сказала она.

– Да в чем дело? – Скриппс повернулся с недовольством.

Может, он все же жалел ее. Он задумался.

– Можно мне взять птичку, Скриппс? – голос Дианы сорвался.

– Конечно, – сказал Скриппс. – Почему нет?

Диана взяла птичью клетку. Птичка спала. Пристроившись на одной лапке, как в тот вечер, когда они познакомились. Что это ей напомнило? Ах да. Старую скопу. Старую, старую скопу из