Сердце под замком - Ферзан Озпетек

Я поражена. Смущена. Прельщена. Как еще это назвать? Нет таких слов. Нет слов, чтобы описать прикосновение к истинному таланту. Все, что я годами искала и, как мне казалось, нашла, усвоила, вылепила в соответствии с собственным представлением о творчестве, оказалось иллюзией. Теперь я это знаю. Нет, хуже – недоразумением, ошибкой. Непростительной ошибкой перспективы. Я плыла по морю посредственности.

Он явился передо мной, как мираж: совсем мальчишка, такой наивный, неотесанный… И все-таки уже умеющий играть тенями и бликами, светом и тьмой, пустым и полным, создавать совершенно новые образы… Бывает абсолютный слух, а у него – абсолютный взгляд. Встреча с ним – словно пощечина, прерывающая обморок: она вдребезги разбила мою самоуверенность и отголосками грома затихла где-то внутри. Все эти годы я, сама о том не подозревая, лишь угождала чужим вкусам. Я выбирала самый легкий путь, слушала льстецов. Но ценность искусства не измеряется количеством одобрительных кивков. А он – прирожденный гений, из плоти и крови, костей и пота; ему не нужны зрители, нужно только самовыражение.

Похоже, эта встреча глубоко изменит меня как личность, как художника. Потому-то я и пишу эти строки: хочу выплеснуть, начертать черным по белому все свои эмоции, чтобы их сохранить, пускай лишь таким образом. Мне нужно привести в порядок мысли, поставить четкую точку.

Но давайте уже начнем. Может, по порядку выйдет яснее.

Это случилось только вчера. После обеда мне нужно было заскочить к багетчику, забрать картину: треснул подрамник, пришлось отдать заменить. Обычный сельский пейзаж, написанный пару лет назад, – висел у меня в гостиной и на какой-то вечеринке приглянулся одному известному ювелиру. Тот сразу сделал мне предложение. Сумма, от которой невозможно отказаться. Не вручать же ему треснувший подрамник! Пришлось отдать в починку. И почему я вечно отвлекаюсь на то, что совершенно не важно? В общем…

Багетная мастерская располагалась на первом этаже старинного палаццо неподалеку от дома. Впечатляющее местечко с высокими потолками и огромными окнами, выходящими во внутренний двор, где, сколько я помню, жили две черепахи. Где-то в недрах здания работал еще и скульптор.

Дверь оказалась открыта, и я вошла. За стойкой никого не было, но я не встревожилась: огромная мастерская, разделенная на несколько помещений, – настоящий лабиринт, и зачастую багетчик, человек пожилой, тяжелый на подъем и глуховатый, выходил к посетителям не сразу. Тем временем мой скучающий взгляд упал на картину, лежавшую на стойке. Я решила, что это работа очередного заказчика, ждущая обрамления: удивленно распахнутые глаза и карминно-красный рот на обозначенном всего несколькими цветными мазками лице, одновременно загадочном и искаженном нестерпимой мукой. Завороженно вглядываясь в него, я не сразу заметила рядом несколько тюбиков с краской, старую тарелку, использованную в качестве палитры, и стакан с мутной водой, где отмокали кисти. Похоже, помимо скульптора, старик-багетчик приютил еще и художника, подумала я. И снова залюбовалась этим лицом, не в силах отвести от него глаз. Случалось, я так долго смотрела на одну фразу в книге, что переставала улавливать смысл и видела только, как плывут по бесконечной странице разноцветные пятна, похожие на кусочки мозаики, если подойти к ней слишком близко. Представ передо мной во всей своей красе, они складывались в новые миры и говорили со мной, выражая трагичность человеческой тайны, слезы, изумление, ностальгию, сожаление. Меня с головой накрыла волна эмоций, и я поняла, что тону. Еще никогда я не видела и не чувствовала ничего подобного; и даже сейчас от одной мысли об этом у меня мурашки по коже.

– Если ждете мастера, он на выезде.

Из недр мастерской вдруг возник незнакомый парень в футболке и джинсах. В одной руке он держал недоеденный бутерброд, в другой – кухонное полотенце. Что-то в его голосе напомнило мне о доме.

– Ты с Сицилии? – спросила я, сама не зная зачем.

– Какая разница?

Он разом помрачнел, и легкая пелена смущения окутала комнату.

Высокий, мускулистый, темные кудри до плеч… И глаза – черные, беспокойные, пронзительные. Я сразу оценила его привлекательность, опасную красоту. Вот человек, способный разбить тебе сердце и смеясь пройти мимо. Человек, которому незнакомо раскаяние.

– Это чья? – высокомерно спросила я, кивнув на картину.

– Моя.

– Нет, кто автор?

– Я, картина моя. Только она еще не закончена.

И вот я уже стою разинув рот, как полная дура.

– Это просто хобби, я живописи не учился, – добавил он словно в оправдание и, бросив бутерброд на стойку, прямо на грязное кухонное полотенце, принялся скручивать картину.

– Постой, размажешь, краска еще не просохла! Пускай лежит, она прекрасна!

Когда я схватила его за руку, надеясь остановить, он удивленно обернулся – не знаю, может, решил, что я домогаюсь.

– Прости, только сейчас дошло, что я не представилась. Меня зовут Ирен, Ирен Реале. Я тоже рисую. И время от времени устраиваю выставки другим художникам.

По правде сказать, выставку я устроила всего одну, да и ту по дружбе, но мне ужасно хотелось произвести на него впечатление.

Протянутую руку парень пожал, хотя и не сразу.

– Танкреди, – коротко буркнул он, глядя мне в глаза.

Прикосновение было совсем недолгим, но мне оно показалось вечностью. Как выяснилось, Танкреди работает в мастерской уже пару месяцев: готовит рамы, нарезает стекла, прибирается. А в свободное время, пока посетителей нет, рисует.

– И всегда так делал, с самого детства, – уточнил он.

Кстати, он и в самом деле сицилиец. Причем, как ни странно, из городка в окрестностях Палермо, совсем рядом с моими родными местами. Не исключено, что много лет назад, когда я еще жила в Полицци, наши пути пересекались, только он был тогда мальчишкой, я же – почти взрослой девушкой, готовой вылететь из родительского гнезда.

– А другие работы есть? Показать можешь? – спросила я.

Парень снова скрылся в лабиринте мастерской и вернулся с десятком свернутых в рулон листов бумаги, частично порванных: судя по всему, рисовал он на чем попало, даже на обороте обоев. Мое первое впечатление подтвердилось: примитивно, типично для самоучки – но блистательно. Этот Танкреди способен передать все страдания мира – и в то же время подарить ему надежду. Он пишет сердцем, чей ритм отдается в нервных мазках, нанесенных на одном дыхании, без эскиза и сетки.

Передо мной – подлинный, неподдельный талант, уникальный художник, пускай