Крепость на Пристанской - Василий Иванович Еловских

Александровской школы. Помидоры с огурцами у нас нынче рано поспеют. В город свожу, продам. Скотины побольше разведем, курочек. И тогда ешь — не хочу! Как это называется?.. Натра… натура-льное хозяйство. Лектор как-то говорил. И я для тебя запомнил.

Небрежно развалившись на стуле, он насмешливо глядел на Валю.

— Ну к чему ты строишь из себя шибко сознательную? Я, как и все, хочу жить получше. Только я откровеннее. Другие-то в святых играют, а сами хап да хап, где могут. Слушай, не надо говорить мне красивые слова, я их в газетах читаю и по радио слышу — сыт по горло.

Валю страшило не только то, что Петр на поверку оказался совсем другим человеком, но и то, что она не сумела разглядеть его. Какая-то пелена застилала глаза ее и думалось ей, что Петр — веселый парень, не злой, работящий, одним словом, хороший. Он и действительно веселый и, пожалуй, не злой. И не лентяй ведь. Только хороший ли? Он не раз говорил, смеясь: «Жизнь — это игра, закон ее прост: не зевай», но она воспринимала его слова, как шутку.

С кем, с кем, а с Валей Петр был откровенен. Откровенен до предела. Почему-то хотелось так. Начнет вроде бы издалека, околичностями, а как глянет в глаза ее, открытые, прозрачные, и хочется всю душу излить.

Петр понимал, что он далеко не идеальный муж. Где уж! Да и какие они, идеальные-то? В глазах одной можешь быть идеалом, в глазах другой совсем наоборот. А Вале попробуй-ка угоди. О, не так просто. Петр знал, каким хочет видеть его жена. Но это было бы слишком непривычно для него, слишком тяжело. Два, три дня, ну куда ни шло — неделю он еще смог бы выдержать, а все время — упаси боже. Почему он такой, а не какой-то другой — об этом Петр не думал. А причины, наверное, были. Во всем есть причины.

Может, тут сказалось воспитание? Отец не вернулся с фронта. Он когда-то считался первейшим на селе трактористом. Да и мать никакая-то тюхтя-матюхтя. Десятка два грамот почетных. Завфермой. А ведь газету по складам читала. Твердо была уверена, что бездельники — самые поганые людишки. И так внушала Петру. Но баловала сына. Все лучшее — для него. Разобьется, избегается, а что он захочет — достанет. Сломал, попортил что-то по халатности — не ругнется: «Да эта штука-то совсем, считай, уж дрянная была». Все причуды Петра исполнялись.

Может быть, повлияли и дружки-приятели. Пили часто и помногу. Опьянев, пели с ухмылками полюбившуюся им и незнакомую деревенским старинную песню: «Вино, вино, оно на радость нам дано…». Дружки в город подались, а у Петра мать заболела, потом умерла и как-то так получилось, что остался он в селе. Переехал к тетке. Здесь, опять дружки, и такие же. Пожалуй, главная беда — в водке. Тянуло к ней, хотя Петр и сам себе боялся признаться в этом. Когда работает — ничего, а как положит топор, «мысля» в голову: «Хорошо б пропустить стаканчик». А на пропой деньжонки нужны, и ищешь способ, как полегче взять их. Жена ругалась, отбирала водку, уговаривала, чтоб к врачу подлечиться сходил, понакупила брошюр о вреде алкоголизма, которые он лишь просматривал, так, для виду.

Трезвый спокоен, весел, а как подвыпьет — хочется спорить, орать на всю деревню, бить что-нибудь и крушить. Недаром доктора говорят, что опьянение — что-то вроде сумасшествия. Проснется Петр после выпивки, голова трещит и мысли страшные: «Че-то я опять, кажись, натворил».

В общем, водка здорово мешала в жизни Петру, но отмахнуться от нее он не мог, шибко уж манила, окаянная.

А может быть и еще что-то влияло на Петра… Все может быть.

* * *

На рассвете Валя проснулась в каком-то странно-тревожном настроении. Петра не было на кровати. Пиджак его висел, как обычно, на спинке стула.

Валя глянула под кровать — там не было чемодана. Уехал.

На кухне Евдокия Егоровна месила тесто.

— Где Петр?

Старуха глянула на Валю с испугом.

— А ты не знаешь, что ли? Господи, ды как же так? Он же с час назад уплелся куда-то с чемоданом.

Под подушкой Валя нашла записку. Петр писал торопливым почерком:

«Я все ж таки поеду. А ты утихомирься покудов. И командира из себя не строй. И святую тоже не строй. Понятно? Командиров и святых и без нас много. А нам с тобой проще жить надо, безо всяких яких. Вот так».

С неделю Валя не могла прийти в себя, она постарела, подурнела лицом, ходила по деревне скучная, неулыбчивая. Не хотелось ей сейчас заниматься самодеятельностью, и занялась она ремонтом клуба. «Выбила» у начальства денег, раздобыла досок, извести, съездила в город за краской. Нужны были плотники, не брать же со стороны халтурщиков. Хватит своего халтурщика. Бойкин даже не захотел разговаривать сказал:

— Не до тебя, слушай, скоро вовсе твой клуб закроем, зерно туда ссыпать будем.

— Ты думаешь?

— А чего думать-то. Без танцулек можно прожить, а без хлебушка не проживешь.

Она глянула столь сурово, что Бойкин только подивился: до чего же изменило девку замужество.

Председатель колхоза послал к Вале плотника, который был так стар, что все у него, у бедного, валилось из рук. Валя пригорюнилась, но старичок оказался мастером большой руки: мало-помалу приводил он в порядок двери, окна, пол, сцену.

Валя сама побелила и покрасила в клубе. Потом обегала девок и парней, уговорила их сделать уборку возле клуба. Работа эта отвлекала ее от неприятных мыслей о муже.

Старалась она быть спокойной и бодрой, и думала, что люди не замечают в ней никаких перемен. И очень удивилась, когда Евдокия Егоровна сказала с неудовольствием:

— Очень уж стала придирчива. И не знаешь, с какого боку подойти к тебе.

А думы не давали покоя.

Если бы Петр был совсем плохим. Тогда бы все просто и ясно: с ним надо порвать. Но даже когда он пьян, проявляется в нем что-то по-настоящему человеческое, душевное. Кажется, понапрягись она, Валя, еще чуть-чуть и будет муж таким, каким надо.

Поначалу думала: из-за пьянки такой он. Потом поняла: не только.

Сказал как-то с усмешкой: «Трудновато, наверное, быть шибко правильной-то? Небось только, и думаешь, как бы не сойти с пути этого». Вот уж не думает. «Трудновато». Странно.

Она никогда никуда не запаздывает, день проводит, как по расписанию. Неказистую мебель и в комнатке при клубе, и в квартире у тетки Петра расставляла одинаково: у двери кровать, над кроватью будильник висит, у окна столик и зеркало, напротив столика дедовский