Крепость на Пристанской - Василий Иванович Еловских

беспрерывно. У киномеханика что-то не клеилось, он то и дело включал свет. Валя радовалась, что летом сложила новую печку и запаслась сухими березовыми дровишками — теперь любой мороз нипочем.

Петр уплелся куда-то. Валя даже не заметила — когда.

Незаметно подсел Бойкин, кивнул в сторону кинобудки.

— Халтурщик. Нашла работничка.

— Пленка дрянная. И не я подбираю киномехаников.

— Экая ты! Должна ты иль не должна беспокоиться, чтоб каждый ведер все в клубе было как подобает? Вишь народ разбегается. И твой Петр ускакал. И Марья Портнова тоже куда-то упорхнула. Как ты на все это дело смотришь, а?

Он ехидненько глядел на нее.

Неужели же у Петра что-то с Машкой налаживается?.. От этой мысли Валя похолодела. Врет, наверное, сукин сын. Может, Машка и погналась за Петром, она такая… Да Петр, слава богу, не охоч до баб. Вот сам Бойкин, этот любит приухлестнуть. Сегодня до кино все время возле Машки терся.

Успокоилась Валя, да ненадолго. Пришла в клуб Тася Емельченко. Подскочила к Вале, потянула ее за рукав в сторону от людей.

— Понимаешь что… ты понимаешь. Иду я сейчас мимо дома Портнихи. Только ты поспокойней, Валь. Иду, гляжу у ворот твой стоит. И Машка рядом. Вот как я с тобой. И чего-то рассказывают друг дружке, рассказывают. Я остановилась, будто чулки поправляю. Я стою и они стоят, понимаешь. И по-моему неспроста стоят.

Тася говорила испуганно и грустно глядела на Валю.

— А ты хорошо разглядела? — Валя удивилась своему спокойному голосу. Она была уверена, что Тася хорошо разглядела и вопрос этот задала, не зная зачем.

В зале погас свет, застрекотал аппарат в кинобудке, и Валя выскочила на улицу. Не запахиваясь, жадно глотая воздух, добежала она до дома Портновых. Ни у ворот, ни у амбарушки, ни у палисадника Петра и Машки не было. Улица темна, пустынна. Мороз и ветер.

Переваливаясь через низкий палисадник, долго вглядывалась в окна, стараясь разглядеть, что делается там, в избе. Но окна сплошь были покрыты льдом. Вроде бы кто-то ходит по избе. Не то один, не то два человека.

Протяжно, жалобно скрипнула калитка палисадника, и Валя с досады прикусила губу. Приникая глазами к стеклу, подумала. «Увидят — скажу: хочу журналы мод поглядеть».

В горнице не было света. В ярко освещенной прихожей стояла Машка и, вихляясь, смеялась. «С мужчиной, не иначе», — решила Валя, давно изучившая повадки первой деревенской обольстительницы.

Дверь в прихожую узкая, ничего не разглядишь. Вот показалось чье-то плечо и исчезло.

В просвете появился Петр. Он что-то бурно говорил и размахивал руками. Придвинулся к Машке, обхватил ее. Она оттолкнула его и захохотала.

«Дряни!»

Петр потянул Машку к себе, и оба скрылись за перегородкой.

Валя, хлопнула калиткой, во дворе загавкала собака.

Он пришел через час. Торопливо и неуверенно постучал в окошко. Валя крикнула с ненавистью:

— Иди, откуда пришел!

— Ты что сдурела, что ли?

— Уходи!

— Открывай, не валяй дурака.

— Иди к своей…

Валя фыркнула и зло отвернулась.

— Не глупи, Валька, я был у Кольки.

— Не вр-ри…

— Открой, поговорим.

Она молчала.

— Слышь, открой! Открой или я сейчас высажу окошко.

— Какая же ты дрянь. Как ты мне противен!

Она крикнула так резко, с такой болью в голосе, что он понял: не пустит.

Пробудившись утром, Валя почувствовала тяжесть на сердце, тоску. Подумала было: «заболела», но тут же наплыли воспоминания о Машке, о том, как Петр обнимал ее и стучался ночью.

В сенях Евдокия Егоровна разговаривала с кем-то. Разговаривала вроде бы громко, но не разберешь о чем.

В избу вошла Тася.

— Мне с тобой поговорить надо, наедине.

Голос у ней тревожный.

— Говори. — Валя уже поняла, что речь пойдет о Петре. — Хозяйка ушла, а от Евдокии Егоровны у меня секретов нету.

— Знаешь что? Сегодня у колодца Машка Портниха девкам хвалилась: дескать, Петр твой ей проходу не дает. Дескать, жена, ты то есть, надоела ему. Только ты не обращай внимания. Ты же знаешь, она ж трепушка, вруша.

— Может, и не врет.

— Да ты чего?

— Хватит об этом! — с неожиданной злобой выдохнула Валя. — Хватит, слышишь!

Сильно упрашивал Валю Петр, чтобы простила. И клялся, и зарекался, и плакался. Говорил, что понять не может, как приключилась с ним такая оказия скверная. Машка, мол, бражки графинчик подсудобила. Выпил и… Но Валя кончила с Петром, будто отрубила. Она снова перебралась с Евдокией в комнату при клубе.

Месяца через два после того пришло Вале письмо от Петра. Сообщал он, что в Яровой живет, хотя Валя и без его письма знала об этом. В колхозе плотником.

«Спроси у людей, всяк подтвердит, что совсем ладно роблю теперь. Еще в том месяце подлечился у врачей и не пью. И теперь тока окончательно понял я, Валюша, что мне без тебя, ну никакой жизни нету».

А потом пошли разные ласковые слова, которые прежде-то Валя от него и не слыхивала.

На другой день — второе письмо прибыло, на третий — третье и — пошли, почти каждый день.

Ответила ему только раз:

«Я крепко-накрепко решила свой семейный вопрос, Петр, и на попятную не пойду. Терпела, пока не променял меня… Уж этого-то я простить не могу».

Не простит. А может быть, когда-нибудь и простит. Ведь сердце у ней доброе.