Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

На обратном пути Йес читала следы на пастбище с той же первозданной страстью, только в обратном направлении, а мне часто приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Я ложилась в зарослях вереска, наслаждаясь его легчайшим похрустыванием и покачиванием, ощущением чего-то пурпурного. Йес тут же присоединялась ко мне, ложилась рядом, ткнувшись подбородком два-три раза, находила самое удобное место и клала мне на живот голову, которая поднималась-опускалась вместе с моим дыханием, мы вместе дышали вереском. Йес и я, лежа в зарослях вереска, мы были одним существом, просто потому, что я была всего лишь женщиной, а она всего лишь собакой, и мы осознавали свою принадлежность к меньшинству и нашу в нем, этом меньшинстве, идеальную общность.

Из солидарности с Йес я тоже принималась все обнюхивать, глубоко втягивая воздух, а она рыскала по полям, распутывая невидимые следы, нащупывая их, как слепая, кончиком носа. Запахи по Брайлю. Ну и я двигалась за ней, втягивая носом воздух. Но почти все, что ее возбуждало, от меня ускользало, я принюхивалась на свой лад, на свой гибельный, встревоженный, человеческий лад, прекрасно зная, что мы вступили в эпоху террора — смертоносную и для нашего биологического вида, и для всех других. Я спрашивала себя: а запах еловых иголок, он еще существует? Нет, целое полотнище лесного массива там, вверху, порыжело этим летом, мужественно умерев от жажды на своем посту. С соснами тоже такое бывает. А запах снега, его еще можно почувствовать? Вообще-то нет, теперь это редкость. А запах рыси? Тоже занесен в Красную книгу.

Иногда кабаны распахивают большой кусок нашего луга, выпуская на свободу толстые слои погребенных в земле ароматов, все эти затхлые запахи, которые с завываниями вырываются на волю, и однажды я все-таки уловила их, насколько это было возможно, ведь я не животное, и все-таки их улавливала, ощущая присутствие древних-древних существ, самых древних, какие только жили на земле, фермеров времен основания первых ферм, фермеров XVIII века или фермерш, они призывали своих коров, издавая гортанные вокализы, извергая их из самых глубин легких, эти фермерши были мертвыми, а их запахи живыми. И я ушла гигантскими шагами.

Порой в лесу мне сжимал горло сильный запах гниения. Где был труп? Мне не удавалось его найти.

19

Вечером, когда мы обе отправлялись в кровать — Григ еще оставался наверху, у себя в комнате, читал, — мы с Йес разговаривали. Я ни в коем случае не пыталась отобрать у нее ее животное начало. Это она присматривалась к моей человеческой природе. Мы вели долгие беседы. Она обожала, когда я разговаривала с ней, как с Григом, монотонным речитативом. Своим, человеческим языком. Она довольно быстро нащупала мелодию нашего с Григом языка, мелодию, исключающую ее из нашего с ним общения. И когда я говорила с ней, как говорю с Григом, с модуляциями, паузами, репризами, интонацией, выверенной нашей музыкой, она просто захлебывалась слюной от восторга. Ее глаза наполнялись слезами. Из всех собак, что когда-то жили у нас, она, наверное, была самой восприимчивой к моей речи. Хотя эта маленькая собачка побывала в руках зоофила, она почитала гуманистические ценности, обожала то, что нас якобы разделяет: нашу речь. Она была восприимчива к логосу. Словно общение с нами открыло ей его существование, и теперь она наслаждалась его могуществом.

Однако кусок жеваного яблока, который я принесла в кровать, впечатлил ее больше.

Григ присоединялся к нам часа в три утра. Я слышала, как он, как можно осторожнее, закрывает дверь своей комнаты, — но все равно каждый раз Йес вскидывалась и хрипела, словно лошадь, которую вспугнули в ночи, — потом так же осторожно спускается по деревянным ступеням лестницы, и все равно они громко ворчали, ощупью пробирается в темноте и приваливается ко мне. Это был мой любимый момент, я тогда чувствовала, что мы все трое — одного поля ягоды. Или все трое одной масти. Или одна шайка-лейка. Или одним миром мазаны. Это было то, что нас всех на Земле связывает, и то, что нас ожидает в конечном итоге, когда смешаются все биологические виды.

Наши частички рассыпаны равномерно. Без всякой иерархии.

20

И так изо дня в день.

Я все изнашивала и изнашивала свои колени.

Григ еще глубоко спал, словно старое усталое дерево, когда я перешагивала через него, чтобы начать новый день с Йес. Пока я умывалась, она наблюдала за мной красновато-коричневыми с золотистым отливом глазами, которые больше не прятала под челкой, я ее подстригала, мне нравилось видеть собачьи глаза, потом, обувшись, наконец, что занимало у меня некоторое время, я рывком вставала. А она была уже обута. С рождения.

На телефонные звонки я не отвечала. Пусть они все охрипнут, общаясь с моим автоответчиком. Мы с Йес выскальзывали за дверь, где все было таким реальным. Таким идеальным. Не знаю, почему, но очень хотелось реального. Мне нужно было обратиться к чему-то реальному и конкретному, быть внимательнее к тому, до чего дотрагиваюсь. К тому, что соприкасалось с моим телом, а не с моей головой. К ощущениям от грубых, глухих и удушливых соприкосновений. Мне хотелось воспринимать, пробовать, ощупывать. И никакой теории.

Я хотела узнавать новое. Поэтому, вернувшись в дом, открывала справочники, купленные в Национальном музее естественной истории. Затем, словно таблички к экспонатам, прикладывала названия к вещам. И начинала понимать, что на старость можно смотреть и так: это исследование доселе неведомой зоны. Фокусное расстояние уменьшено, а взгляд острее.

Эти неровные, полупрозрачные, одинокие блестящие лужицы, появившиеся однажды ночью на берегу Колдовского пруда, расположенного на краю нашего острова, что это за бесформенные явления?

Жабьи плевки?

Блевотина инопланетян?

Сперма оленя или того самого колдуна?

Лично я предпочла бы увидеть здесь образчики чистейшего, новейшего, увлажняющего омолаживающего крема, косметического средства, выделяемого атмосферой. С удовольствием нанесла бы его на лицо.

Потом я прочитала «Власть растений» Пьера Гаскара — эту книгу никто уже не помнит, но она стоит у Грига на книжной полке, — и поняла, что это сине-зеленые водоросли цианеи, самый древний и в то же время самый фантастический микроорганизм на Земле. Цианея появилась в момент Большого взрыва и, видимо, хорошо перенесла радиацию, питалась азотом и углекислым газом, дождями и непогодой, она казалось мне какой-то фантастической субстанцией, излучающей ауру загробного мира. Она жила до нас, она будет жить после нас.

Она, эта цианея, единственная в мире водоросль, обитающая на суше,