Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

между светом и тенью. Все так удачно сошлось. А немногим раньше, в конце апреля, появились цветущие кусты черники на лесистом плоскогорье морены, крошечные розовые бубенчики, и никогда еще здесь не суетилось столько пчел. Теперь они переместились ниже, на луг, сейчас его очередь цвести, их гул поднимается до самого неба. Прозрачного ясного неба. И никогда еще сосны не расшвыривали так яростно пыльцу, заволакивая окрестности грозным густым дымом. Да, именно грозным. Впору было выяснять, где пожар. Мир пылал, не следует этого забывать. Но я давно заметила одну странную вещь. Если зимнее солнцестояние бесстрашно и упорно в своей непроглядной черноте, то летнее с его ярким солнцем — уныло и мрачно. Кажется, будто посреди самого длинного дня в году, ослепительно-ясного и сияющего, что-то медленно надвигается, неминуемо приближаясь. Стелется по цветущим лугам. Вот-вот выпрямится, постучит в дверь. Каждый раз я чувствую какой-то страх, холод посреди лета, несмотря на льющиеся с неба световые потоки. Словно эта мощная солнечная волна нашептывает, что нам ничто не принадлежит. Ни залитая солнцем комната, ни чайник на столе. Ни шелковистость нашей кожи. Ничто. И тень восторжествует. И катастрофа случится.

Помню, в кувшине с холодной водой стояли аквилегии на высоких стеблях, сорванные накануне в низине, на влажном участке луга, такие зоны велено охранять. Необходимо охранять зоны повышенной влажности. Темно-синие поникшие головки. В каждом цветке пять лепестков, похожих на закрученную воронку. И я тоже — ничего не понимающая, поникшая, закрученная, темно-синяя. А снаружи мглистые облака. Такие же унылые.

Я и не знала, что в это 20 июня случилась катастрофа. Новость не попала на первые страницы газет. Я нашла ее в приложении к «Планет де Монд» на следующий день, в полдень, когда газету принес почтальон. ПРОИСХОДИТ ШЕСТОЕ МАССОВОЕ ВЫМИРАНИЕ ЖИВОТНЫХ. По мнению экспертов американских университетов Стэнфорда, Принстона и Беркли, никогда еще на нашей планете исчезновение различных видов животных не происходило с такой головокружительной скоростью. Статью сопровождала фотография: хамелеон Тарзан, меняющий цвет от бледно-зеленого до изумрудного, карабкающийся по спиральной лиане, находится на грани исчезновения. И я, потрясенная, подумала: Тарзан, о Тарзан, мой Тарзан. Нет, только не ты!

И вот на следующий день, в полдень, в тот самый миг, когда световой поток достиг кульминационной точки, мир стал затемняться. Нам дали понять, что он не просто будет терять ежедневно по минуте света, вплоть до 20 декабря, когда все опрокинется, встанет с ног на голову и устремится в обратном направлении, он лишится летучих мышей цвета искрящейся сажи, потеряет оранжевых гиббонов, утратит серебристых котиков. И это безвозвратно. Мы вступили в эпоху, которую ученые какое-то время назад назвали антропоценом[38]. Довольно зловещую эпоху, надо признать. Да, мир внезапно стал затемняться. Он словно ослабел, сдулся, утратил твердость духа. То же самое можно сказать о философах. Они сделались старыми и ворчливыми. Ничего общего с теми учеными юного мира, мыслителями и певцами Природы, такими как Парменид, Гераклит, Эмпедокл, Демокрит.

Я тоже старая, и я не философ, но я была на стороне детей. Главное, не попасться. Это было сильнее меня. Непреодолимо. Ребенок во мне кричал, что нужно быть с детьми.

К счастью, некоторые дети оказались понимающими. Дети, которые не успели отречься от себя. Которые не боялись дурных новостей, как сказочный герой не боится войти в ворота, охраняемые драконом. Они задавали вопросы. Они составляли списки, им нужны были конкретные имена, научные термины. Они были детьми с научным складом ума, любящими точность, любящими слова. Слова подстегивали их воображение. Заостряли взгляд. Усиливали любовный голод. Они безумно любили медведей, волков, грибы. Пылко, лихорадочно. Эти дети обожали серебристых котиков. Они говорили об океанах, где плещутся косатки, хотя никогда их не видели. Они мечтали о них. Они о них беспокоились. Том, 13 лет, ощущал свое единение с лесами и водами, рассказывал мне о таком физическом феномене, как индукция, откуда берутся источники на вершинах гор, об истощающемся горизонте грунтовых вод, и что с этим делать. Как это тревожно. Как печально. Люси, 12 лет, отслеживала чудом сохранившиеся виды бабочек. Ей хотелось протянуть руку, потрогать крылышки, осязать их присутствие. Но они были так далеко, а их следы — всего лишь названия на ее смартфоне. И тогда Люси — узкие раскосые глаза, длинные светлые волосы, ручки тоненькие, как стебельки, — смотрит на своем планшете список МСОП[39], утвержденный в феврале 2000 года, когда девочки еще и на свете не было:

Исчезнувшие виды (EX) — Extinct

Исчезнувшие в дикой природе (EW) — Extinct in the Wild

В критической опасности (СR) — Critically Endangered

В опасности (EN) — Endangered

В уязвимом положении (VU) — Vulnerable

Близки к уязвимому положению (NT) — Near Threatened

Находятся под наименьшей угрозой (LC) — Least Concern

Данных недостаточно (DD) — Data deficient

А восьмилетний Ной, о котором его мать Гаэль расскажет мне через несколько лет в лионском такси, составил список китообразных и мог процитировать его наизусть. Китообразные: киты, дельфины, морские свиньи, кашалот, косатки, белуга, нарвал. Ластоногие: тюлени, морские львы, моржи, мор-ские котики, морской слон. Сиреновые: ламантины, дюгонь.

Впоследствии дети сблизились с животными, несмотря на отсутствие контактов между ними. Разве что во сне. Детям еще снились сны, ведь они обитали в приграничных областях человеческого вида. Они чувствовали себя рыбами среди рыб, птицами среди птиц. Случайными прохожими. Сбившимися с пути. Находящимися под угрозой исчезновения. Отважными. Дети знали, что они не взрослые. Им нравились большие собрания, и казалось, что ты находишься перед картиной «Стражники» Клэр Табуре[40]: тридцать четыре ребенка, торжественные, статичные, пристально глядящие на нас, бесстрастные, проницательные, обвиняющие, каждый вооружен светящимся мечом, и этот свет уже не потушить.

А мы трое, каково было наше место в этом странном мире, внезапно погрузившемся в нечто невероятное: в предчувствие собственного конца?

Если бы кто-нибудь прошел ночью мимо окон в Буа Бани, он мог бы услышать, как мы мечтаем. Мы трое мечтали каждый о своем. У каждого свой отдельный мир. У Грига, Йес и у меня.

Но, проснувшись, я часто повторяла: ты часовой другого мира — того, что снаружи. В этом твое предназначение. И сейчас это особенно важно. И я мечтала иметь фосфоресцирующие глаза, грозные когти, острые зубы, марлевые крылья, или бархатные, или из блестящих черных перьев, выбор у меня был. Еще я мечтала о расширении спектров: визуального, чтобы воспринимать то, что обычно не постигается человеком, вплоть до инфракрасных излучений, слухового, чтобы слышать жужжание