Книга Гусыни - Июнь Ли

– Хотите сфотографировать меня на фоне Эйфелевой башни? – спросила я месье Базена.

Мне так нравился его мягкий голос. Иногда, настраивая фотоаппарат, он тихо называл какие-то цифры.

– О нет, – ответил он. – Это было бы неинтересно.

Я огорчилась. Мне казалось, мы стали хорошими друзьями. Пока его ассистент настраивал освещение, он болтал со мной, расспрашивая об учебе, семье и других детях в деревне. На последний вопрос я почти ничего не ответила. В моем мире девочки были поверхностными кривляками, а мальчики – грубыми грязнулями. О Фабьенне я не обмолвилась ни словом.

♦

Не описываю ли я эту поездку так, будто она прошла легко? Не изображаю ли, как выразился месье Базен, девочку с прирожденным талантом, не притворяюсь ли вундеркиндом? Но, возможно, вот объяснение успеха моей поездки. Жизнь труднее всего для тех, кто знает, чего хочет и что мешает ему получить желаемое. Жизнь все еще трудна, но уже не настолько, для тех, кто знает, чего хочет, но еще не осознал, что никогда этого не получит. И наименее трудна она для людей, которые не знают, чего хотят.

В ту поездку в Париж я не знала, чего хочу. Возможно, не будет преувеличением сказать, что большую часть жизни я извлекала пользу из незнания. Некоторым людям нужно разобраться, чего они хотят от жизни, прежде чем посвятить себя ей. Некоторые, вроде меня, могут посвятить себя чему угодно, но это равносильно тому, чтобы ничему себя не посвящать. Возможно, поэтому американские родственники и называют меня пассивной.

Часто я представляю, что жизнь – это игра «камень, ножницы, бумага». Судьба побеждает надежду, надежда побеждает невежество, а невежество побеждает судьбу. Или в версии, которая занимает меня: фаталист привлекает надеющегося, надеющийся привлекает невежественного, а невежественный – фаталиста.

♦

Кто-то может удивиться, почему все мое внимание поглощала только Фабьенна, ведь наверняка были и другие одноклассницы, из которых вышли бы подруги получше. Кто-то может удивиться, почему она выбрала меня, ведь я не могла предложить ей в общении ничего, кроме послушания. Наверняка были и другие дети, наделенные более сильным характером, которые лучше бы ей подошли. Но люди, задающие эти вопросы, не понимают детей. Либо у них было скучное детство, либо, что еще хуже, они намерены сделать его скучным задним числом, а потому становятся людьми, которые говорят о детях, будто о личинках или куколках. И если вы из таких людей, могу заверить, что многие дети, к которым вы относитесь свысока, гораздо интереснее, чем вы сами. И справедливо презирают вас.

Нет ничего более необъяснимого, чем дружба в детстве. Это не товарищеские отношения, хотя их часто путают.

Товарищество навязывается детям: играющие вдвоем малыши, чьи родители вместе выпивают по выходным; мальчик и девочка, которых посадили рядом в школе; семьи, каждое лето арендующие соседние домики для отдыха. Детская дружба, хотя и должна соответствовать тем же географическим и временны́м предпосылкам, встречается реже: ребенок не стремится сблизиться с другим ребенком. Близость, не поддающаяся знанию и пониманию, либо существует, либо нет. Если близость возникает, ни один ребенок не знает, как разорвать ее, пока не изменится обстановка. Меня удивляет, что песни и стихи часто пишут о любви с первого взгляда. Те, кто утверждает, будто испытал это чувство, заранее настроились на любовь. В этом нет ничего необыкновенного. Но детская дружба, иногда в значительно большей степени определяющая дальнейшую судьбу, просто возникает.

Возьмем, к примеру, Женевьеву, которая несколько лет сидела рядом со мной в школе, потому что мы были одного роста. У нее было миловидное личико, чистое и кроткое, почерк такой же аккуратный, как у меня, и она преуспевала в правописании и арифметике. Ее родители были бакалейщиками в деревне и не пили. А главное, она всегда хотела со мной дружить и выражала свое расположение, принося мне еду из дома. Они питались лучше, чем наша семья.

Я принимала ее подношения. Было бы жестоко лишить ее надежды сделать меня своей подругой с помощью кусочка сыра или коробки изюма. Я никогда не была с ней холодна или груба. В школе мы коротали время, обсуждая всякие пустяки: ленту в волосах одноклассницы, новую песню, которую разучивали к празднику в честь окончания учебного года, дочку мельника, которая собиралась замуж за сына пивовара, и другие сплетни, которые Женевьева узнавала в магазине своих родителей. Короче говоря, она мне нравилась, но как могла она ожидать, что я стану отдавать ей больше себя, если сразу после уроков мне нужно было спешить к Фабьенне, чтобы наверстать упущенное за целый день в разлуке? Я относила еду, которую давала мне Женевьева, Фабьенне, ведь та была более голодной, чем я. Она никогда не спрашивала, где я ее взяла. Она знала, что у моих родителей нет ничего лишнего.

Почему я не могла отдать предпочтение милой невинной Женевьеве, ходить с ней домой, держась за руки, соприкасаясь плечами и шагая в ногу? Или, если уж на то пошло, скромнице Анне, которая пела лучше всех в школе? Или Берте, самой высокой девочке в классе, дружбы с которой добивались многие мои одноклассницы? Это хорошие вопросы, но с тем же успехом мы можем спросить платан: «Почему ты не можешь сохранять свои листья зимой?» Или обратиться к осе: «Почему ты не родилась, чтобы делать что-то полезное, как, например, медоносная пчела?»

♦

Я пробыла в Париже два дня. Возвращаясь на поезде в Сен-Реми, я разглядывала уже знакомый пейзаж за окном и все время трогала заколки в карманах. Эти стрекозы не улетят и не умрут, когда закончится лето. Они были красивее, чем настоящие.

Жан умер. Сообщать мне эту новость, когда я приехала домой, не понадобилось. Я увидела трех сестер, которые вернулись, взяв с собой младших детей, поскольку не могли оставить их. Одна из племянниц подбежала ко мне, и я схватила ее за запястья, прежде чем она успела оставить липкие отпечатки ладоней на моем новом наряде, который я надела, чтобы удивить семью. Никто его не заметил.

– Давай, помолись за него, – велела мне мать.

Я пошла в комнату Жана и перекрестилась. Его положили на кровать, застеленную свежим белым бельем. Вокруг его головы кружила муха, и я отогнала ее, но подумала, что, когда поблизости никого не будет, муха все равно добьется своего. Я пожалела, что не догадалась привезти Жану что-нибудь из Парижа, – не