Книга Гусыни - Июнь Ли

Потом я повысила голос. Его пронзительность меня поразила. Однажды в крысоловку за нашим сараем попался заяц – вы бы никогда не подумали, что такое маленькое животное может издавать такие чудовищные звуки. Я ничем не отличалась от того зайца. Двое мужчин бежали обратно, а в доме неподалеку кто-то открыл окно. Вскоре у двери месье Дево собрались люди.

Была ли я в такой истерике, что не могла ответить на их вопросы, или только притворялась, чтобы не отвечать? Сегодня я могу поверить и в одно, и в другое, но правда заключается в том, что некоторые люди так хорошо умеют притворяться, что в конце концов перестают отличать притворство от реальных чувств. Фабьенна плела интриги, она лгала, но в ее жизни не было ни мгновения притворства. Она всегда оставалась собой. Я приспосабливалась. Между приспосабливанием и притворством не такая уж большая разница.

Дверь открылась. Фабьенна, от которой разило алкоголем, в разорванной на шее блузке, растолкала людей и бросилась в мои объятия. Она тоже кричала, но я не понимала, передразнивает она меня, чтобы надо мной посмеяться, или ее, как и меня, действительно охватила слепая истерика. Кто-то принес плед. Она притянула меня к себе и накинула плед нам на плечи. А потом, под пледом, больно ткнула меня в бок. Значит, подумала я, она, вероятно, считает меня идиоткой. Я прибежала слишком рано.

Месье Дево появился не сразу, но когда кто-то крикнул, что послали за месье Мейненом, деревенским жандармом, он возник в дверном проеме. Когда месье Дево вышел, все расступились. В деревне его уважали. Он был со всеми вежлив. Он не ходил по вечерам в бар и не напивался, в отличие от многих мужчин. То, что он тайком выпивал у себя дома, как женщина, – это люди еще могли бы простить, но не двух кричащих девочек, одежда одной из которых была разорвана.

Месье Дево не выглядел ни пристыженным, ни напуганным, но когда он увидел нас, его налитые кровью глаза застыли. Он напомнил мне пойманное животное, которое после тщетной борьбы за свою жизнь забилось в угол клетки, но не потому, что внезапно перестало бояться, а потому, что страх ничего не мог изменить. «Он этого не заслужил», – подумала я, глядя на его лысую макушку, окруженную редкими седыми волосами. Я даже не успела поделиться с ним впечатлениями о встрече с прессой и фотосессии. Если кого-то в деревне действительно интересовала моя поездка, так это месье Дево.

Нам с Фабьенной не пришлось слишком много врать месье Мейнену. То, что мы подружились с месье Дево, не было тайной. Он сам говорил, что у меня больше потенциала, чем в деревне могут представить, и мои поездки в Париж это подтвердили. Он также говорил, что возьмется обучать Фабьенну и помогать мне, чтобы мы обе могли преуспеть в жизни согласно своим способностям. Нас часто видели, когда мы приходили к нему после наступления темноты, и обычно мы уходили вместе. Я объяснила месье Мейнену, что в тот вечер месье Дево нашел предлог отпустить меня первой. Но мне показалось неправильным оставлять Фабьенну одну, поэтому я вернулась за ней.

Фабьенна сказала, что месье Дево угостил ее джином, а потом она почувствовала слабость и тошноту, поэтому он предложил ей прилечь на диван. Нет, она не помнит, что произошло, сказала она. Она то ли заснула, то ли потеряла сознание, и ей снился кошмар и в голове дьявольски шумело, пока она не услышала мои крики. Месье Мейнен спросил, где был месье Дево, когда она проснулась, и она ответила, что не знает. В доме было темно, и она подумала, что месье Дево умер.

Пока мы разговаривали с месье Мейненом, месье Дево, находившийся за пределами слышимости, сел на шаткий стул, который, сколько я себя помнила, всегда стоял у стены. А когда месье Мейнен попросил его пройти в участок, он покорно ушел, не оглянувшись на нас.

Что теперь? Я похлопала Фабьенну по руке, надеясь, что у нее найдется ответ на мой незаданный вопрос.

– Можно, мы теперь пойдем? – спросила она, подняв лицо на окружающих нас взрослых. – Я смертельно устала.

– Сколько тебе лет, Фабьенна? – спросил кто-то, и она ответила, что четырнадцать.

Кто-то со вздохом сказал, что мир сходит с ума. Все решили, что будет лучше рассказать обо всем отцу Фабьенны утром, когда тот будет не так пьян и меньше вероятности, что он наделает глупостей. Две женщины вызвались проводить нас ко мне домой.

Мои сестры утихомирили своих детей, которые набились в гостиную, чтобы посмотреть на нежданных гостей. Взрослые яростно зашептались. После этого даже мой отец стал ласков с Фабьенной. Мать постелила нам в углу кухни солому и старые одеяла. Я видела, что она досадует на переполох накануне похорон Жана, но ни одной из нас ничего не сказала.

– Что случилось? – спросила я Фабьенну, когда мы наконец остались одни. – Ты правда много выпила?

– Он мне много наливал, – ответила Фабьенна. – Но он не заметил, что я выплескивала все себе на блузку. У него ведь не очень хорошее зрение. Бедный старик.

– Он правда заставил тебя заняться этим с ним?

– Ой, Аньес, я же не бестолочь, – ответила Фабьенна. – Нет, я сказала, что сначала хочу послушать его рассказы, поэтому он принялся вещать о том, каким был в молодости.

– А каким он был?

– Глупым.

– Глупее, чем сейчас?

– Он сказал, что много о чем мечтал. Хотел стать поэтом. Хотел путешествовать. Хотел жениться на красивой девушке, которая умела бы петь, танцевать и писать стихи. А потом совсем распустил нюни. Я и раньше его таким видела. Наверное, поэтому он и не ходит в бар. Он плачет, как напьется.

– А потом?

– А потом ты начала ломиться в дверь. Я же велела тебе сначала дождаться, пока я не закричу.

– Значит, ты правда не занималась с ним этим?

Я с облегчением откинулась на солому.

– Что, если я хотела, а ты мне все испортила? Что, если он единственный мужчина, который настолько ко мне неравнодушен, что хочет, чтобы я стала его любовницей?

Я подняла голову, но было слишком темно, чтобы разглядеть ее лицо. Я провела пальцем по ее макушке, а затем по подбородку, как слепая. Впервые мне удалось представить, как она выглядела для других людей, которые ее не любили.

– Что? – спросила она. – Ты меня щекочешь.

– Лучше бы мы вообще не связывались с месье Дево, – сказала я. – Лучше бы вообще не писали книгу.

Она больно стукнула меня по