Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

— Скоро путина пойдет, — сказала Надя. — В три смены работать будем.

Бойко понял: видеться теперь будут редко. И от этого сильнее защемило сердце. Посмотрел на склоненную Надину голову, решил: «Сейчас скажу. Пан или пропал. Сейчас. Вот дойдем до того камня и скажу».

Неожиданно перевалили через верхушку мыса. Внизу открылся до самого горизонта пустынный берег, неровная гряда сопок отжимала к пенистой кайме прибоя узкую черную полосу пляжа.

— Я здесь еще не бывала, — Надя обернулась к нему. — Дикое место какое…

Иван стоял молча: он узнал пляж.

Они сбежали по тропинке на черный, хрустящий песок. Низкие басовые ноты океанского наката здесь были слышнее. Волны шли длинными гребнями, словно атакующие цепи. Никто не мешал здесь океану сводить счеты с сушей. Бойко оглянулся: так и есть. Просто они всегда приезжали на пляж с другой стороны. Вот граница их участка. А там вон, где-то за изгибом берега, постовой домик. Там, где громоздится хаос бурелома, застигла их с Исхаковым снежная буря.

Он замер вдруг, почти физически ощутив летящий в лицо снег, услышал свист пурги и молящий голос Рашида. Почему-то вспомнил отца, который говорил, что его всегда тянуло посмотреть тот окоп, где его ранило…

— Что ты, Ваня?

Бойко словно очнулся. Надя держала его за руку, испуганно заглядывая в глаза. Он проглотил комок, улыбнулся запекшейся улыбкой.

— Вот здесь мы с Рашидом чуть богу душу не отдали…

— С каким Рашидом?

— У меня друг был. Ты его не знаешь.

— Когда это, Ваня?… Ты мне ничего не говорил.

Он неохотно, скупо начал рассказывать, уже ругая себя за то, что поддался минутному настроению. Но взглянул на нее и осекся. Столько неподдельной тревоги было в ее глазах, в подрагивающих уголках губ, что он вдруг неловко шагнул к ней, косолапо обнял. Она прижалась к нему, дрожа и всхлипывая, обняла крепко, по-бабьи, закинув руки. Он почувствовал теплоту ее губ, соленый привкус бегущих по щекам слез.

— Любишь?

Она кивнула, еще сильнее прижимаясь к нему. Чувствуя огромную облегчающую волну нежности, он коснулся губами ее глаз, тонкой полоски бровей. Волосы ее пахли чем-то знакомым и домашним. Пальцы стиснутых на шее рук в бессознательной ласке гладили его затылок.

— Замуж пойдешь за меня?…

Она чуть-чуть отстранилась. Серый глаз ее влажно блестел у самой его щеки.

— Так сразу, Ваня?

Он еще крепче обнял ее.

— Любишь?

— А ты разве не видишь…

Шумел океан, бросая рваные клочья пены на черный песок. Красное солнце висело над синей волнистой линией горизонта. Резко пахло солью, водорослями. Они были вдвоем среди этого пустынного мира, словно в первый день мироздания. И Бойко вдруг подумал, что ему близка эта земля — незнакомая, жестокая, прекрасная…

…Никто ничего не заметил на заставе. Кроме старшины.

— Порядок? — спросил, увидя Бойко.

Тот смешался, покраснел, пробормотал что-то.

— По глазам вижу, что порядок, — Дятлов улыбнулся всем своим длинным твердым лицом. — Хорошая девушка и семья хорошая. Отца я давно знаю.

Помолчал и добавил:

— Моя грозится весной приехать. Что ж, перезимуем как-нибудь, Ваня, а?

…Только когда Бойко ложился, до него дошло, что старшина первый раз назвал его Ваней.

* * *

«…Служу нормально. Только вас частенько вспоминаю. И наш пятачок, и маяк».

Ветер рвал листок из рук, Бойко повернулся спиной к ветру, поправил сползший автомат. Перечитывал который раз письмо Рашида, словно хотел выучить наизусть.

«Ваня, мне земляк письмо написал. Возле нас стройка большая идет. Место Нурек называется. Очень большая стройка — электростанция, новый город.

Давай поедем, Ваня!

Место знаю, очень красивое: ущелье, внизу река вьется, вверху орлы летают. Очень тепло. Дикий персик цветет.

Вдвоем будем работать. Вдвоем будем жить, как братья! Хорошо! Иногда домой ездить будем, в Душанбе. Будешь дорогим гостем…»

Бойко, улыбаясь, сложил письмо. Бережно спрятал в нагрудный карман гимнастерки, разгладил ладонью. Запахнул плащ-палатку, крепко затянул шнурки. Повернулся навстречу ветру. Океан внизу ревел между скал, грязно-оливковая полоса далеко к горизонту оттеснила синий цвет. Начинались осенние штормы.

Эх, Рашид… Я еще сам не знаю, что будет со мной. Тут такое завертелось, Рашид!..

* * *

— А ну, ребята, веселей, Сысоев, не срами Вологду. По моей лыжне в тот распадок — вперед!

Снег блестел в скупых лучах солнца. Блестели зубы у Бойко. Блестели черные глаза под белым капюшоном маскхалата. Лицо, нахлестанное ветром, было румяным и веселым. Улыбка сама раздвигала губы. Уж очень хорошо было идти на лыжах впереди наряда. Цепочка лыжников — Сысоев, Гогуа и Долгунец — в белых маскхалатах споро подымались за ним по склону.

Первый в нынешнем году снег лег прочно — мело двое суток. Но морозца не хватало. Нужно было правильно взять направление среди выбеленных сопок и заснеженных буреломов, чтобы не угодить в расселину или яму. Старшина поручил ему развести наряд. Не кому-нибудь, а ему, Бойко. То-то!

Иван, разогреваясь, прибавил шагу. Оглянулся, ребята не отставали. Даже замыкающий Гогуа старательно держал дистанцию. Молодцы хлопцы!

На вершине сопки остановились передохнуть. Со стороны океана бежали по небу злые белесые облака — верные предвестники пурги. «Завтра к обеду заметет», — подумал Бойко. Отошел в сторону с биноклем, высматривая дорогу. Отсюда пути наряда расходились. Двоим предстояло идти к берегу, остальным продолжать путь к дальним постам.

Пограничники, укрывшись от ветра за большим камнем, негромко переговаривались.

— Что-то улыбается часто наш Бойко.

— Точно майское солнце.

— Веселый стал.

— Не иначе — собирается в отпуск…

Сысоев, затягивая развязавшиеся тесемки маскхалата, хитро свел пшеничные брови:

— Ничего-то вы не понимаете, деревенщина. У него зазноба в поселке. Ясно?

— Ну?

— Вот тебе и ну.

— То-то он в ту сторону все время смотрит.

— Тихо, идет…

Бойко возвращался. Оглядел всех, преувеличенно внимательно смотревших на него, заговорил, придавая голосу строгость:

— Сысоев и Гогуа, двигайтесь по своему маршруту. Держите вон на то обломанное дерево левее «Верблюда». Только осторожно. Снег еще рыхлый. Глядите…

Он с силой воткнул палку в снег и оторопел. Оттуда выскочил заяц, прыгнул вверх и сел в двух шагах от них, поводя ушами.

Это было так неожиданно, что на мгновенье все замерли. Но только на мгновенье.

— Лови его!

— Ату!

— Ах ты черт куцехвостый…

Заяц ошалело заметался среди стоявших полукругом пограничников. Потом прыгнул прямо на Гогуа. Тот стоял, огромный, как скала, широко расставив ноги и растопырив руки с лыжными палками.

— Арсен, держи! — не своим голосом крикнул Сысоев.

Гогуа рванулся вправо и, не удержавшись, рухнул в снег, задрав раскоряченные лыжи. Бежавший за зайцем Сысоев повалился на него, перекувыркнувшись и потеряв шапку. Заяц