Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

class="p1">Быстро темнело. Берега чернели, сливались, отделенные от воды белесой полосой вечернего тумана. Иван до рези в глазах всматривался в очертания скалистого обрыва за мысом. Но вот вспыхнул маяк на створе. Правей зажглись огоньки заставы. Бойко глядел, угадывая домик капитана, казарму, прожекторный пост. Вот мигнул голубоватый свет, метнулся вправо, скользнул по воде. Замигал, переговариваясь с патрульным судном…

Представил себе, как сменившиеся с наряда сейчас протирают запотевшие автоматы, раскладывают на столе — чистить. Дежурный по кухне в белой куртке накрывает столы для ужина. Лают служебные собаки. Водитель вездехода зачехляет машину.

В ленинской комнате старший лейтенант Козыренко трудится над боевым листком.

Представил себе, как белеет в темноте за аркой маленький обелиск на могиле старшины.

Теперь его дом здесь…

Ветер крепчал. Береговые огни исчезли, растаяли в сгустившейся темноте. Иван закурил в уголке за шлюпкой. Стал думать о долгой дороге, увидел пыльную поселковую улицу, белые стволы берез, калитку с голубым почтовым ящиком, услышал тихий, севший от волнения голос матери, радостные возгласы сестры, нестройный гул знакомых голосов в большой комнате вокруг накрытого стола.

Но сейчас же мысли почему-то перенеслись дальше, на месяц вперед. Представил, как их с Надей будут встречать здесь в порту, как будет стоять вездеход с заставы в уголке набережной возле пакгауза, как улыбнется ему водитель из-под козырька зеленой фуражки.

Одинокая звезда блеснула в темном облачном небе. Бойко докурил, швырнул цигарку через фальшборт, пошел в каюту, к Наде.

Рассказы

РЕКА ВЕДЬМА

На медицинской комиссии в военкомате Коржиков твердо ответил: ничем не болел. Молодой врач с модным ежиком строго прищурился:

— Как это — ничем не болел? Так-таки ничем, даже гриппом?

— Не болел.

— А в детстве? Мать, наверное, говорила…

Матери Коржиков не помнил, он воспитывался в детдоме. Рассказывать об этом не хотелось. Он упрямо наклонил голову и повторил:

— Не болел.

— Ладно, пишите: не болел, — сказал врач сестре. — Так сказать, феномен. Хотя по виду не скажешь.

По виду в Коржикове действительно не было ничего особого: рост — метр семьдесят один, объем груди — девяносто три. В общем, средние показатели. Мускулатура тоже не выпирала. Но на динамометре он обогнал многих: силенка имелась. А выносливость комиссия не проверяла. Как сказал врач, не было соответствующих тестов. А то бы Коржиков тоже не ударил в грязь лицом. Тридцать километров проходил шутя, скорым шагом. И плавал неплохо, правда, не стилем, а саженками. Но у них на Ворскле большинство плавало так.

В погранвойска он мечтал попасть давно. Еще когда учился в школе-интернате, тайком «накачивал» бицепсы, а по воскресеньям бегал в тир — стрелял по жестяным зайцам и вертящимся мельницам, отрабатывал глаз и дыхание. Завел даже щенка, которого решил обучить всяким сторожевым премудростям. С собакой, правда, ничего не вышло: щенок оказался добрым, но на редкость бестолковым. Вдобавок ветеринар нашел у него какую-то кожную хворобу, и Коржиков получил нагоняй от директора интерната.

Когда в военкомате увидел других ребят, ему показалось, что все они на голову выше его — начитанные, уверенно рассуждают о политике и спорте. Сердце у него упало, боялся, что не возьмут. Говорили, что в пограничники отбирают особо смекалистых, с хорошей реакцией и памятью. Черт ее знает, какая у него реакция…

Но ничего, взяли.

Служить его повезли на южную границу. На южную, так на южную — начальству виднее. Ехали туда тремя видами транспорта: сначала поездом, потом самолетом и, наконец, машиной. Ребята из команды острили, что скоро дойдет до ишака. Судя по дороге, которая ползла по горному карнизу, похоже было на это.

Городок, куда они добрались, наконец, под вечер, казался неправдоподобным. Сверху домики его напоминали горсточку белых и желтых зерен, провалившихся в каменную щель. Дорога к нему долго спускалась вниз с перевала: из-под колес вниз ссыпались камни, злобно визжали тормоза. А когда все вылезли из кузова, разминая затекшие ноги, то небо вверху с первой голубоватой звездой показалось далеким, как в перевернутом бинокле. Скалы начинались прямо за домами, и чахлые топольки, чудом выросшие на этой каменистой земле, испуганные жались поближе к человеческому жилью.

И все-таки это был настоящий город, с асфальтированной главной улицей, магазинами, двухэтажной больницей и даже крошечным театром с затейливым орнаментом над главным порталом. В городке размещался отряд. Заставы находились дальше, в горах.

Горы громоздились со всех сторон, переходя в далекие снеговые хребты. Особенно высокой была гора, нависавшая с северо-востока. Она подымалась почти отвесно, блекло-желтая внизу и серовато-голубая вверху, с глубокими трещинами, которые змеились по ней, как морщины. Ни одного деревца или кустика не было видно на ее лобастой вершине. Она словно с презрением отвергала всякую растительность как ненужное украшение. Казалось, даже солнцу трудно было одолеть эту гору, и оно долго карабкалось вверх, чтобы только к полудню высунуться из-за края вершины. Зато, когда внизу, в ущелье, было уже по-вечернему темно, и влажным холодом тянуло от речных камней, вершина горы все еще празднично алела, неся на себе отражение уже невидимого солнца.

А еще была река.

Горная река со странным гортанным названием, которое переводилось на русский как то ли бешеная, то ли злая. В гарнизоне ее окрестили коротко — Ведьмой.

Что ж, она вполне оправдывала это название.

Весной, прорвав ледники, река обрушивалась на город, срывая мосты и выплескивая мутную воду на городские улицы. Но и сейчас, в разгар осени, она не была спокойной.

Еще в тот вечер, когда их привезли в отряд, Коржиков услышал этот не утихающий ровный гул, словно где-то рядом одновременно работало несколько гигантских паяльных ламп. Ночью сквозь сон он долго слышал этот гул, и только утром, выглянув из домика, понял, в чем дело.

Это ревела Ведьма. Она ревела яростно и неутомимо. Каждое утро Коржиков выходил на берег в надежде услышать, что грохот поутих, ослабел. Но вода, стиснутая ущельем, все с той же звериной злобой неслась через каменные навалы. Казалось, у нее хватит силы реветь так еще сто или двести лет.

Старшина Буркатый, который знакомил молодых пограничников с местными достопримечательностями, остановил их для пущего эффекта на висячем мосту и сказал с авторитетной хрипотцой:

— Отсюда, когда один фильм снимали, дублер прыгал, мастер спорта международного класса. Внизу специально канат натягивали и люди дежурили, чтобы его за камни к водопаду не утянуло. На берегу его сразу разотрут и — стакан коньяку. За каждый