Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

В первый раз он лежал в больнице, и в изголовье у него висел температурный лист в прозрачном целлулоидном футляре. На листке было четко выведено: больной Коржиков А. М.

Правый сапог его Ведьма так и. унесла за границу.

НАРУШИТЕЛЬ

Некоторые считают, что пограничники только и заняты тем, что ежедневно преследуют и ловят нарушителей. Наверное, это внушено теми немногими фильмами, в которых присутствуют исключительные, а не обыденные ситуации из пограничной жизни.

Забегая вперед, скажу, что занимаются пограничники, выражаясь языком медиков, больше профилактикой. Охрана государственной границы — дело трудоемкое и повседневное, иногда даже нудноватое. Требует оно не только храбрости, но и большой выносливости, терпения и дисциплины. Нарушитель — он тоже имеет голову. Где граница охраняется крепко, дуриком не полезет, будет искать лазейку. А это не так просто. Особенно в наши дни…

Однако все по порядку. В общем, я вызвался съездить на заставу и написать для газеты статью о пограничниках. Мне рекомендовали эту заставу как одну из лучших в отряде. Ехал я, естественно, с большими надеждами на «гвоздевой» материал.

Рано утром рейсовый автобус домчал меня до пограничного села. Здесь меня уже ждал заместитель начальника заставы — старший лейтенант Попов, очень вежливый и спокойный человек в хорошо пригнанной форме. К заставе мы пошли пешком — она находилась здесь же, за окраиной села.

Я жадно осматривался, но вокруг все было обычно, буднично — сливовые сады, словно замершие в предчувствии жаркого июльского дня, белые домики села, площадь возле маленького костела.

Застава тоже имела вид довольно мирный. Те же сливовые деревья и побеленные домики. И только, пожалуй, суставчатая вышка, наподобие тех, которые бывают на нефтепромыслах, выдавала назначение этой территории.

В чистой и прохладной комнате штаба Попов усадил меня за стол, и я немедленно достал блокнот.

Первым делом я спросил, сколько поймано нарушителей и какие особенные случаи в связи с этим были на заставе.

Лицо Попова сразу поскучнело. Он сказал, что в течение последних месяцев поимки нарушителей на заставе не наблюдалось. Был, правда, задержан один местный контрабандист кое с какой мелочью, но это, пожалуй, не в счет. Однако на заставе есть стоящие люди, отличники боевой и политической подготовки…

Я тоже поскучнел, но храбро ответил, что хочу поближе узнать жизнь пограничников и поживу на заставе, а за это время, возможно, произойдет нарушение.

Старший лейтенант Попов вежливо сказал, что нарушение запланировать трудно и пожить мне, вероятно, придется не один месяц, пока подвернется что-нибудь подходящее. Но если нужно, они с радостью предоставят мне возможность погостить у них.

Я прожил на заставе почти десять дней.

Два или три раза выступал перед пограничниками с чтением стихов, помогал выпускать боевые листки, словом, сживался, как умел. Ходил несколько раз в дозоры, дежурил на вышке и даже принял участие в ночных стрельбах.

Но ничего экстраординарного так и не произошло. По-прежнему синело над наблюдательной вышкой голубое летнее небо, по-домашнему пели в селе петухи и потихоньку наливались синевой сливы в садах.

Срок моей командировки истекал, и я собрался уезжать тем же рейсовым автобусом, который уходил в полдень от деревенской площади.

Но перед самым отъездом меня неожиданно пригласил Попов и сказал, что если я могу задержаться еще на день, то, возможно, увижу кое-что интересное.

Вид у него был таинственный. Я стал засыпать его вопросами, но он только сказал, что сведения требуют уточнения, однако на контрольно-следовой полосе в секторе таком-то обнаружены подозрительные следы. Есть данные, что нарушение может повториться. Сегодня ночью в этот сектор идет опытный пограничник — старший сержант Рябошапка с собакой. Если желаю, то могу пойти с ним и подежурить.

Ясное дело, я согласился!

Я долго не мог уснуть. Как всякому журналисту, мне мерещилась уже в деталях операция поимки диверсанта, и я мысленно видел очерк со сдержанным, но мужественным названием «Схватка на лесной поляне». Я заснул, придумывая очередную фразу…

Со старшим сержантом Рябошапкой и его собакой Альмой мы вышли еще затемно, в третьем часу ночи. Перед походом немного поели и выпили горячего чаю. Я стал было отказываться — есть и пить среди ночи не хотелось, но Рябошапка строго посмотрел на меня, и пришлось подчиниться. Чай у пограничников всегда свежий, очень горячий и очень сладкий.

Пока я допивал дежурный чай, Рябошапка сидел тут же за столом и молча ждал. Был он высокий, костистый, с длинным неулыбчивым лицом. Когда я поблагодарил и встал из-за стола, он критически оглядел меня от сапог до зеленой фуражки (Попов дал мне свою), подтянул ремень на автомате. Потом выпрямился и щегольски поднес руку к козырьку.

— Можно идти, товарищ капитан.

…Мы пошли гуськом по очень узкой, еще не набитой тропинке. Старший сержант шагал почти беззвучно, но очень быстро. Альма, туго натягивая поводок, бежала впереди. Я еле поспевал за ними. Вначале мы шли по открытому месту, затем вошли в лесок.

У меня, как и у Рябошапки, на плече висел автомат — выходить на границу невооруженным не полагалось. Теперь, когда мы шли лесом и каждый куст казался мне притаившимся человеком, рука невольно крепко сжимала автоматное ложе.

Прошло полчаса, час, а старший сержант все так же, не замедляя шаг, шел в темноте. Я вспотел и стал уставать. Автоматный ремень больно резал плечо, и приходилось поминутно поправлять его. Я забыл свои страхи и думал только об одном: когда мы, наконец, придем на место. Мне очень хотелось окликнуть Рябошапку и попросить его сделать хотя бы короткую остановку. Но я понимал, что если сделаю это, то навсегда уроню себя в глазах строгого пограничника.

Я уже раньше присматривался к старшему сержанту Рябошапке и составил о нем определенное мнение. Мне он представлялся образцом исполнительного, ретивого служаки, отлично знающего свое дело, но прямолинейного и лишенного как лирики, так и юмора. Был он неразговорчив и даже угрюм. Это подчеркивалось крепкими скулами и жесткой складкой рта. Глаза у него были черные, почти без блеска. Мне казалось, что ко мне он относится с какой-то обидной снисходительностью, как к человеку, которого приказано уважать, но который сам еще не заслужил этого. Во всяком случае, во время моих выступлений я часто ловил его прямой и неподвижный взгляд, в котором мне чудилось скрытое выжидание.

Я стиснул