Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

Старый командир его не забыл — сосватал начальнику военного автопарка. Автопарк обслуживал дальние горные трассы, отбор туда был серьезный. Самохин прошел все комиссии, стал работать и почувствовал, что жизнь снова налаживается.

* * *

Если бы раньше сказали Самохину, что останется жить в этом маленьком южном городке у самого подножия ледовых гор, он, наверное бы, недоверчиво улыбнулся. Но вот остался же!

Первое время он тосковал. Тосковал остро и тяжело, не мог видеть пыльных тополей, глинобитных стен; гортанная речь воды в арыках казалась чужой и непонятной.

Вылечили его горы.

Он, равнинный человек, был восхищен и подавлен их сияющей возвышенной красотой. Товарищи смеялись, когда он во время рейса вдруг тормозил где-нибудь на повороте, вылезал, долго осматривался вокруг расширенными от восхищения зрачками. Втихомолку называли его «лунатиком». Вот уже третий год он ездил по этим местам и не мог привыкнуть к их обыденной праздничности.

…Самохин шел и думал: ничего бы не забыть, все-таки едет на четверо суток. Нужно поручить щенка Борьку квартирной хозяйке, дать ей деньги на молоко, взять ватник и фуфайку, надеть ботинки, положить на видное место шерстяные носки (не забыть бы утром!), купить сигареты, проверить инструменты.

Солнце подымалось выше. Из раскрытых ворот рынка доносились пряные запахи дынь, голуби расхаживали возле арыка. А вдали синели горы — неподвижные и загадочные.

3

Во дворе автопарка двое молодых солдат кончали грузить его машину, увязывали брезент; работали лениво, засунув пилотки за пояс, хрустели яблоками.

Самохин всегда стеснялся своего характера. По его понятиям, шоферу полагалось быть резким, насмешливым, самостоятельным. Вот сейчас нужно было шугануть как следует этих сачков, надвинуть козырек на лоб, сказать хрипловато и язвительно: «Ну, кто так работает, алхимики?».

Но он молча, косолапо подошел, отобрал веревку.

— Давай я сам…

Те охотно сели в сторону, в тени, смотрели, как Самохин, сопя, увязывает брезент. Сидели обнявшись, как братья родные, — лень она ведь тоже сближает.

— И куда ты столько яблок везешь, Самохин? — спросил один нараспев, сплевывая семечки.

— Это он будущей теще калым готовит, — отозвался другой, — а то никак не женится.

Оба захохотали радостно. Самохин почувствовал, как краска заливает лицо. Выпрямился, раздувая ноздри, выдавил побелевшими сразу губами:

— Дуйте отсюда, чтобы я вас не видел.

Его широкая, неуклюжая фигура внезапно словно окаменела от сдержанной ярости, на кулаках вздулись жилы. Солдаты испуганно поднялись, поняли, что шутки плохи. Он только подышал им вслед.

Подошел к машине, мельком взглянул в зеркальце, далеко вынесенное на кронштейне: широкое, как блин, лицо, выгоревшие брови, глаза серые, без всякой пристальности. Запускал было усы, но они росли пучками, как кустарник в сухой лощине. Сбрил от греха. Ну кто заглядится на такое лицо?

Одно утешение — машина. Эта не выдаст, не обманет. Он ласково провел рукой по глянцевой поверхности капота. Почувствовал, как досада уходит, растворяется, словно капля масла в бензине.

Машина была обыкновенная, «ЗИЛ», еще сравнительно новая, всего полтора года ездил на ней.

Вначале пришлось повозиться с ней: барахлили жиклёры на высоте, туговато было рулевое управление, травила тормозная система. Поползал под ней, отладил на совесть, все свободное время пропадал в гараже. Зато теперь был доволен, будто непутевого сына вывел в люди.

Самохин суеверно считал, что машина мстит за плохое с ней обращение. В душе он презирал водителей, которые лихо ездили, но не хотели и не умели ухаживать за машиной, бегали по поводу каждой неисправности к механику и злобно ругались, обвиняя во всем мотор. Самохин называл их извозчиками, вкладывая в это слово весь микроскопический запас своего сарказма.

Он обошел машину со всех сторон. Спросил громко: «Как дела, старушка?» Машина задумчиво молчала, словно хотела сказать: «Что, сам не видишь? Нормальные дела». Самохин постукал носком ботинка по скатам. Резина была новая, рубчатые узоры еще не успели стереться, сочно чернели. Со вздохом подумал, что после поездки скаты нельзя будет узнать: здешние дороги, что твой наждак. Заглянул под кузов — две запасные канистры были крепко приторочены на своих местах.

Сел на ступеньку, достал пачку «Беломора», вытянул зубами папиросу…

4

Он выехал рано. На пустых и тихих улицах кое-где светились желтыми расплывчатыми пятнами фонари. Быстро светлело на востоке, а в другом краю неба еще виднелась бледная оболочка уходящей на покой луны. Горы темно-фиолетовыми грудами темнели вдали, сливаясь с клубящимися над ними тучами.

Машина мягко катилась по асфальту, ровно гудел мотор, резкий утренний ветер шевелил волосы, и Самохин почувствовал себя счастливым. Он каждый раз выезжал в дальний рейс с предчувствием, что с ним должно случиться что-то большое и хорошее. Может быть, попадется интересный попутчик, с которым они станут друзьями, как уже бывало не раз. А разве нельзя встретить на дороге и свою судьбу?

Он вздохнул и тихонько тронул свой амулет — маленький плексигласовый вертолетик, висевший над ветровым стеклом, там, где обычно у других шоферов висит матерчатая обезьянка или смешной чертик. Его подарили ему вертолетчики прошлой весной (ох и весна была — не приведи господь!), когда он добрался к ним с грузом через закрытый туманом перевал. Сейчас вертолетик лихо подпрыгивал под ветерком, словно говорил: «Давай, жми, Самохин!»

Густо шли навстречу машины. Самохин то и дело подымал руку, приветствуя знакомых водителей. Вот пронеслась белая с красной полосой санитарная «Волга» из инфекционной больницы, прохрипел старенький горкоммунхозовский автобус, солидно прошла бежевая дородная автоцистерна с молоком, которую шоферы в шутку называли «коровой». Верткий зеленый газик ветеринарной службы, обогнав Самохина, свернул в сторону, помчался, подпрыгивая среди хлопковых полей. Трусил по обочине терпеливый ишачок с двумя корзинами по бокам, презрительно поглядывая на проносившиеся мимо машины.

Понемногу стала пустынной обсаженная тополями дорога, резче обозначились вдали тяжелые горные складки.

Недалеко от поворота на строительную площадку нового комбината он обогнал стайку ребятишек, спешивших в школу. Притормозил, и двое забрались в кабину — мальчишка и девчонка лет девяти. Мальчишка уселся поближе к нему и сейчас же уставился на панель со стрелками. Краем глаза Самохин видел его любопытный нос, смуглую щеку с нежным пушком, торчащие, как заячьи уши, концы пионерского галстука. Девчонка притаилась в углу, как мышь, крепко держала в руках коричневый дерматиновый портфельчик. У мальчишки через плечо висела старая полевая сумка, не слишком набитая.

Выдержав паузу, Самохин повернулся к мальчишке:

— Тебя как зовут?

— Меня-то? Вова…

Знакомый волжский говорок обжег сердце.

— Ясно. А откуда родом?

— Чего?

— Из каких мест,