Пассажиры империала - Луи Арагон

Разве не верно говорил господин Мореро? А к тому же Дора беспокоила Жюля. Она в самом деле стала неврастеничкой, и в доме не было никакого порядка. Заведение можно, конечно, отделать заново, но куда интереснее переменить лавочку… Найти поддержку в политических кругах… Возможно, окажет покровительство тот сенатор… ну, приятель Мореро… Человек очень видный. Сейчас газеты говорят о нём по поводу трёхгодичной военной службы… А что ж, Франция должна защищаться, ведь немцы всё время увеличивают свою армию… В Париже трудно развернуться: приходится сидеть в старых норах. Не дают завести что-нибудь новенькое. Но может быть через сенатора удастся… А уж тогда Мореро сделает Жюля пайщиком. С таким человеком, как Мореро, не надо ни присяжного поверенного, ни нотариуса: раз уж он сказал, так сказал. Всё равно, что дал тебе акции в своём деле. Тогда можно будет зажить по-другому. С Розой. С Розой или с другой девчонкой.

«Всё дело в том, чтобы договориться с Дорой. А она какая-то странная стала. Беспокоит меня Дора».

XXVIII

Эжен Мере поставил на тротуар зелёного мраморного Мефистофеля, который о чём-то размышляет, скрестивши ноги (статуя высотою не меньше метра тридцати сантиметров, а весом в шестьдесят пять килограммов), сбил щелчком свою фуражку на затылок и, крепко упёршись в землю могучими короткими ногами, раскинул руки, приготовившись схватить противника в охапку. Народ кругом хохотал. Улицу запрудили фургоны, грузовики и ручные тележки. Дверца такси, стоявшего у тротуара, была открыта, а шофёр в сером пыльнике, рыжий великан с обвислыми усами, ринулся на Эжена. Наниматель такси не видел в этой схватке ничего забавного, — ибо с величайшей осторожностью нёс в своих объятиях свёрток с хрупкими, изящнейшими статуэтками саксонского фарфора. Из окон Аукционного зала, находившихся позади него, доносились крики и смех. Погода стояла прекрасная.

Борцы схватились врукопашную и сразу разгорячились, рассердились, ибо каждый натолкнулся на сильного противника. Оба тщетно пытались оторвать друг друга от земли. Шофёр крепко толкнул Эжена плечом. Эжен был ниже ростом. Он злобно напыжился, обхватил шофёра за талию и так его стиснул, что у бедняги захватило дыхание. Шофёр, стараясь высвободиться, упёрся кулаками в опущенную голову Эжена Мере. И тогда Эжену удалось оторвать его от земли.

Наниматель, щуплый человечек с бородкой, в котелке и в очках, бросился в такси и закричал фальцетом: «Довольно, довольно!» Зрители с удовольствием позубоскалили и на его счёт, а два борца, сделав передышку, мерили друг друга взглядом, красные, но уже притихшие, как мальчишки, которые наигрались вволю. «Ну, довольно вам!» — истерически завопил наниматель и протянул Эжену заранее отсчитанную скупую мзду, прижимая к себе потерявшие равновесие статуэтки.

— Ну, до свидания! Будь здоров! — сказал Мере шофёру, уже забравшемуся в кабину. — Заезжай сюда, ещё попробуем!

Автомобиль тронулся, а Эжен, разжав кулак, посмотрел на полученную плату. Три су! Вот так штука! Три су за этакую работу! Ну и жмот! Заставил перетащить целый гарнитур гостиной и всякие там безделки, и за всё за это — три су! Вот дьявол! Этого и надо было ожидать! Недаром же у него поганая морда! Вылитый Пуанкаре!

И, шагая по тупику Шоша, Эжен всё ворчал. Он свернул в проезд Оперы и, не спеша, двинулся к Большим бульварам. Весь этот день он работал грузчиком, — перетаскивал мебель, связки книг, какие-то непонятные вещи, бархатные гардины, разные металлические изделия, — словом, всякие предметы, распродававшиеся на аукционе в «Отеле Друо»; покупатели нанимали Эжена переносить их приобретения из аукционных залов первого или второго этажа на улицу, а оттуда в фургоны. Другой бы просто сдох от усталости. А заработал Эжен за целый день — двадцать су. Он чувствовал, что силы в нём непочатый край. Он бы горы своротил, только бы заплатили как следует. И ему смешно было, что он занимается таким пустячным делом. Отчасти для того чтоб доказать, что он всё-таки человек, он намял бока рыжему шофёру за то, что тот вздумал отпустить какую-то шуточку на его счёт.

Даже и двадцати су не заработал. Почти четыре часа убил, — то ждал, то перетаскивал… Что ж, в некоторых профессиях, особенно женских, и того не выколачивают… Восемнадцать су — вот сколько в точности получено. Восемнадцать су! Скажи, пожалуйста!

У Эжена было длинное туловище и огромные руки; шеи почти что не имелось; светлую кожу лица уже испещрили багровые прожилки, под глазами залегли морщинки, на бритых щеках между щетинками бороды всегда были маленькие прыщики. Синяя куртка так растянулась на его коренастой фигуре, как будто Эжен не снимал её даже ночью, и как-то особенно подчёркивала его внушающую опасения походку враскачку. Волосы он стриг очень коротко, оставляя спереди хохол, чтобы можно было делать причёску. На прямой пробор, как раз посредине головы. По воскресеньям смазывал волосы бриллиантином. По будням из-под фуражки выбивались косицы. Брови почти совсем отсутствовали, нос был чуточку вздёрнут. Из-за этой устремлённости носа к небесам над Эженом иной раз подсмеивались. Обычно дело кончалось потасовкой.

Даже двадцати су не добыл. За отсутствием работы на фабрике он, пользуясь своей физической силой, выступал в роли грузчика при аукционных залах. Работы он искал старательно, но, казалось, для обувных фабрик пришли тяжёлые времена. Однако ведь всегда, во всякое время, людям нужна обувь. Будь у него надежда иметь материал и получать заказы, он мог бы сапожничать от себя. Но рабочим обувной промышленности не везёт… недавно ещё одна фабрика закрылась. Нигде не берут.

Люди удивлялись, что при таком богатырском сложении ремесло у Эжена сидячее и, к тому же, не соответствующее его буйному нраву. Но так уж получилось. Грузчиком он работал лишь случайно. Ведь есть, пить надо. И даже двадцати су сегодня не добыл… Он шёл по бульвару не торопясь, как будто прогуливался. Право, совсем не тянуло вернуться в тесную каморку, где пахло пелёнками и подгорелым салом. Заработанные медяки он нёс в заскорузлой, мозолистой руке. Хотелось схватиться с кем-нибудь, встряхнуться. И посмеяться тоже хотелось. Только вот не на что повеселиться. Мимо проходили женщины, он поглядывал на них. Умыть сперва их надо. А мужчины тоже хороши: одно жульё!.. Дул сухой и холодный ветерок, необычный для июня месяца. Двадцать су заработал. Нет, только восемнадцать. Восемнадцать су.

Разумеется, это лучше, чем ничего. Однако, когда человеку бросают жалкие гроши, то право уж не знаю как оно выходит, а сколько ни говори себе, что ты тут ни