Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

В Свердловске наши концерты, бывало, проходили на сценах филармонии, Оперного театра. Нас хорошо принимала избалованная концертами мастеров публика. Триумфально принимались русская народная песня «Пойду ль я, выйду ль я», латышская народная песня «Вей, вей, ветерок». Почти всегда на бис. Сделав первый взмах руками, Вадим Борисович демонстративно уходил со сцены, а капелла продолжала петь без дирижёра, словно демонстрируя: вот как мы умеем!

В наш репертуар, наряду с произведениями Даргомыжского, Штрауса, Гайдна, Брамса, советских композиторов, Вадим Борисович включил произведение Георгия Свиридова из есенинского цикла «Поёт зима, аукает!». Потрясающая, великолепная вещь! Спустя некоторое время мы приступили к разучиванию ещё одного произведения Свиридова – недавно созданной им «Патетической оратории» на слова Маяковского. Задача сложная даже для профессиональных хоров. Справимся ли?

Начались репетиции. Разучивали по партиям в разных аудиториях, потом вместе. Затем к нам присоединились профессиональные певцы – солисты. Вдруг узнаём, что из Москвы приезжает знаменитая капелла А. А. Юрлова, у нас будет совместная репетиция и выступление на сцене Оперного театра в сопровождении большого симфонического оркестра. А главное – приедет сам Георгий Свиридов!

Мы выкладывались по полной, однако, на репетициях чувствовали: Вадим Борисович недоволен, хоть и прикрывает недовольство шутливыми репликами. Бас поёт: «Видите, скушно звёзд небу! Без него наши песни вьём!» Мы вступаем с не меньшим, как нам кажется, пафосом: «Эй, Большая Медведица! Требуй, чтобы на небо нас взяли живьём!» Вадим Борисович останавливает нас и говорит с досадой: «Да ни черта вы не видите! Слепые и глухие, и неживые! Давайте сначала…»

Или начинает меццо-сопрано, студентка консерватории Валентина Сапегина, а у нас задача спеть рефреном строки: «Через четыре года здесь будет город-сад!» Вадим Борисович как-то равнодушно дирижирует. Чувствуя, что ему не нравится, как мы поём, продолжаем петь, заканчивая словами: «А дальше неразборчиво, лишь слышно – «город-сад». Но Вадим Борисович перебивает нас: «Вот именно, что неразборчиво, да ещё кто в лес, кто по дрова!» Так было на репетициях.

А так было на концерте в Оперном театре. Симфонический оркестр. Два хора на сцене: Юрлова и наш. Солисты, приехавшие из Москвы. Заключительная кода. Оркестр гремит, хор поёт фортиссимо:

Светить всегда, светить везде,

До дней последних донца,

Бас вступает на пределе своих возможностей:

Светить – и никаких гвоздей!

Вот лозунг мой – и солнца!

И хор дальше поёт без слов, тянет бесконечное с нарастающей громкостью «а-а-а-а!», а в зрительном зале в это время, постепенно увеличивая яркость, загораются люстры. К концу нашего пения зрительный зал залит ослепительным светом. Тогда ведь не было такого арсенала спецэффектов, как в нынешние времена. Но то, что происходило на сцене и в зале, вызвало у публики взрыв оваций и восторженные крики «браво!»

…Пришла и моя пора покинуть альма-матер и навсегда расстаться с хором. Я ушла в свою профессию, уехала в другой город, появилась семья, дети. Другая жизнь…

Но остался навсегда в моей душе наш хор и его художественный руководитель – замечательный Мастер, незабвенный Вадим Борисович Серебровский! Мне повезло, что когда-то в юности я его встретила, что он озарил мою студенческую жизнь искрами своего таланта, счастьем прикосновения к высокому искусству. И когда в моей жизни что-то не ладилось, наступала мрачная полоса, в моей памяти светом далёкой звезды возникал Серебровский с его возгласом «Поётся! Поётся!», и на душе становилось светлей.

Четвёртый студенческий год

(лето 1960 – осень 1961 год)

Первого июля отмечаю в дневнике, что экзамены сданы. Экзамен по органической химии мне по болезни перенесли на осень. Осенью хористов освободили от выезда «на картошку». Пока мои однокурсники будут трудиться на полях, мы будем готовить новую программу и, быть может, поедем в Москву. «Вон из Свердловска!» – окончание записи в дневнике.

Пакую чемодан, не забыв конспекты и учебник по органической химии. Беру билет на вокзале. Еду домой на каникулы.

Дома меня встретили с радостью. Родители, не скрывая удивления, смотрели на меня как на взрослую и симпатичную девицу. Кажется, мама даже завидовала мне. Иногда просила мою помаду подкрасить себе губы. Папку это сердило, а на меня он смотрел, явно любуясь. Братишка то и дело усаживал меня фотографироваться. В глазах бабушки я была «городская». Она стеснялась, когда я пыталась её обнять! Целовала меня в плечо, отстранялась и смущённо бормотала:

– Что ты! Небось рыло у меня в саже от печки и чугунков!

К этому времени я сменила причёску. В моде были причёски а ля «Бабетта», как у французской актрисы Бриджит Бардо. А я ещё и чёлку опустила до бровей, прикрыв свой «высокий умный лоб». Ну и, конечно, я носила туфли на каблучках, избавилась от шаркающей походки, которую приобрела с детства, донашивая за старшими братьями мальчиковую обувь. И даже пробовала курить. В продаже появились дамские болгарские папиросы с золотым концом, и мы с девами в общаге по вечерам вдруг задымили, стараясь небрежным жестом эффектно подносить ко рту папиросу, зажатую между двух пальцев. Но однажды подружка-однокурсница сказала мне:

– Тебе не идёт курить. Уж очень некрасивые и костлявые у тебя пальцы!

И я тут же бросила папиросу. Пальцы у меня всегда были тонкие, костлявые, и маникюр не спасал некрасивости моих «цыплячьих рук».

…В Миассе мне скучновато. Лето в разгаре, а подружек нет никого. В огороде на лежанке читаю книги, рву и ем огурцы с грядок.

С удивлением вижу перемены в младшем братишке. Серьёзный стал паренёк. Откуда-то приволок трансформатор, радиолампочки накаливания. День-деньской возится с какими-то железяками, паяет, – мастерит радиоприёмник! Мама ворчит, что приходится больше платить по счётчику за расход электричества. Братишка сделал к приёмнику корпус из фанеры и на лицевой стороне лобзиком выпилил название «Эфир». Вид у приёмника неказистый, но он ловит радиоволны, нормально работает, звучит музыка. Бабушка часто помогала Генке что-то подержать в руках – хвалилась:

– Это мы с Генкой вместе ладили!

Я поддразниваю Гену, называю великим радиоконструктором, и на это моё насмешливое замечание он вдруг закричал: «Ты! Ты!», вскочил и убежал в огород. Отмечаю про себя: «Всегда был тихим, молчаливым мальчишкой, а теперь какой-то дёрганый стал».

– Мам! Чего это с ним? – удивлённо обратилась я к маме.

– Не дразни его. Возраст у него такой.

Да уж: курносому братишке шёл 15-й год.

Но мне скучно без друзей-ровесников. На проспекте встретила Олю Рутенштейн и Валеру Смирнова. В школе они учились в параллельном 10 А классе, и я с ними особо не