Лесные люди - Александр Анатольевич Стрекалин

На оклик Михалыча к ним подошёл и ударил по рукам молодой парень, которого все в бригаде звали не иначе, как «вогул», хотя начитанный Степан знал, что правильно его следует величать «вогул», ведь кличку свою он получил неспроста. Худой и узкоплечий, с копной чёрных, как вороное крыло, волос и черными как ночь глазами, он был потомком местного племени вогулов, каким-то странным образом сохранивших чистоту крови, но стал теперь чужим среди чужих, пришлых русских…

На прямой участок полотна, откуда просматривалась заросшая молодым ельником плешь карьера и покосившийся ржавый забор, вышли через десять дней. Забор, и всё остальное содержимое карьера не порезали на металл и не растащили по той лишь причине, что вывезти отсюда хоть что-то можно было только по железной дороге, а её-то как раз и подмыло дождями и временем, так что люди Степановой бригады были первыми, кто добрался сюда за последние тридцать лет не по воздуху и не пешком.

Случилось это в субботу, последний рабочий день июля, ровно через полтора месяца, как Степан приехал сюда в командировку, чахлый житель города-миллионника. Этот временной символизм не выходил у него из головы с самого утра, настраивая на какой-то особый лад. Степан даже зарплату решил в этот раз выдавать на полотне, а не как раньше – в тупике в Дальнем, куда их теплушка приезжала ночевать.

Сидя на пустом ящике возле «кукушки», он наблюдал, как солнце садится за полотно, почти точно опускаясь между ржавыми, открытыми настежь, воротами. Каким-то непостижимым образом карьер теперь оказался на западе, хотя Степан точно помнил, что на карте их ветка уходит в тайгу на северо-восток. Ощущение было странным. Тут же вспомнились все присказки Михалыча, которые Степан на этот раз отверг силой разума. Наверное, есть этому какое-то разумное объяснение, и он подумает об этом после.

Огромные ворота давно покосились, и теперь цеплялись за землю, чтобы не упасть. Вообще, всё кругом напоминало Степану о скоротечности бытия. Сначала эту железную дорогу ударно строили, потом добывали здесь что-то полезное, а потом всё это – и энтузиазм и местные руды, вдруг стали никому не нужны, и люди спешно ушли отсюда, даже не заперев за собой. Думать об этом было неприятно, даже несмотря на то, что именно он – Степан, привёл сюда людей снова. Пусть не энтузиазма ради, но денег для. Но, всё же, привёл.

Оглянувшись на бригаду, Степан стал наблюдать, как люди считают деньги. Одни – совершенно открыто, плюнув на пальцы и весело поглядывая по сторонам. Другие – сойдя с насыпи в подлесок, оставшись со своей жадностью наедине. Третьи сразу прятали получку в карман, отложив пересчёт на потом, доверяя Степану. Многие сразу делили деньги на две части, жене и себе – заначку. Раздав последние связанные резинкой пачки, Степан поднялся с ящика и громко спросил:

– Все довольны? – В ответ закивали. – Я думаю, никто не в обиде. Поэтому, господа, очень надеюсь в понедельник вместе с вами войти в этот карьер, как в Берлин.

– И дело тут даже не в ящике водки, – вставил Михалыч, оглядываясь на рабочих, которые, получив деньги, умиротворённо и весело смотрели на начальство.

– И дело тут даже не в ящике водки, – эхом повторил за ним Степан, прикидывая в уме, кому, всё-таки, придётся проставиться. Пока выходило пятьдесят на пятьдесят. – Как я уже сказал, в понедельник мы должны войти на территорию карьера. От ворот до ангара в сопке ещё пятьсот метров. На этом всё. У нас три дня.

Рабочие снова закивали, сделаем, мол. Получив деньги, они не спешили, как обычно, грузиться домой, а расселись кто где, устало переговариваясь, делясь последними сигаретами, радуясь зарплате и предстоящему выходному дню. Еще по приезду на объект, Степан распорядился купить и выдать всем одинаковые комплекты спецодежды – тёмно-зелёные брюки и куртки цвета еловой хвои. Михалыч тогда не преминул сбалагурить, что цвет подобран очень удачно – чтобы легче было прятаться от начальства в тайге. Действительно, первое время Степан часто находил рабочих в подлеске у насыпи, спящих после утренней опохмелки или просто сочкующих. Таких работников он увольнял, хотя некоторых потом принимал обратно. Шеф, приехав с инспекцией, был немало удивлен, увидев это цветовое решение – все рабочие их фирмы носили корпоративные малиновые цвета. Степан тогда ответил, что этот оттенок ему нравится с детства. Теперь же, когда спецовки были в лучшем случае грязными, а на многих коленях и локтях уже красовались самодельные заплаты, Степан всерьёз задумался о масштабе проделанной работы. Мужики были молодцы. И те, кто пил, и те, кто не пил. Многие из них не получали такой зарплаты помногу лет, перебиваясь случайными заработками в Перми или разгружая фуры местных коммерсантов, и радовались деньгам, как дети. Большинство рабочих было из Дальнего, нескольких человек он нанял в посёлке Радика, и каждый вечер здоровался с их жёнами, с благодарностью смотрящими ему вслед, когда он ходил по вечерам в местный ларёк. Поселковые работали лучше всех, не понаслышке зная, что такое бедность.

–Иваныч, – вдруг обратился к Степану сидевший напротив, прямо на земле, в позе турка Вовчик, загорелый как арап, мужик лет сорока, на пальцах которого обильно «цвели» полинялые синие перстни. – Завтра в Пермь поеду, велосипед дочке куплю. В прошлом году ещё обещал, а теперь вишь как свезло. И он похлопал себе по карману, довольный тем, что сможет, наконец, выполнить обещание. Все молчали. Степан кивнул, словно разделил с ним его радость, чувствуя, как защипало у него в носу. И вся бригада смотрела на него, признавая в нем главного. Даже Михалыч, стоящий возле «кукушки» и для надёжности подпирая её плечом, глядел на него, словно говоря: «да, друг, вожак этой стаи – ты».

16

Узнав накануне, что Степан «переезжает» обратно в гостиницу, Радик был сильно удивлён. Не придумав ничего лучше, чем сослаться на срочные отчёты, Степан быстро собрал вещи, а Ольга подтвердила, что их гость что-то такое говорил. Радик расстроился, а Степан поспешно уехал, неловко простившись с хозяйкой.

И теперь, когда мимо окна теплушки потянулись неказистые постройки, Степан невольно обратил внимание, что света в доме Радика нет. «Уехали в Пермь», – подумал он, прощаясь с рабочими, выходившими здесь, местными. «Кукушка», свистнув, покатила дальше, и дома растворились в тайге. Степан убеждал себя, что совесть его чиста, но, всё равно жалел, что все подозрения Радика по поводу его супруги подтвердились.

Михалыч же понял