Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

– Да.

– А во время приступов?

– Да.

– В губы?

– Да.

– Тогда ты должна как можно скорее накапать в воду несколько капель из этого пузырька и выпить.

Он вынул из кармана маленький пузырек, вернулся в комнату и протянул его Грейс, но та покачала головой.

– Если ты не сделаешь этого, все может кончиться очень плохо.

– Пусть. Я хочу умереть.

– Я ставлю пузырек сюда, – сказал Фитцпирс, кладя лекарство на полку. – Я предупредил тебя. По крайней мере, этого греха не будет на моей совести. Я ухожу и пришлю кого-нибудь за тобой. Твой отец не знает, что ты здесь? Вероятно, я должен сообщить ему это?

– Конечно!

Фитцпирс затворил за собой дверь, и скоро его шаги слились с тишиной, царившей над этим печальным местом. Грейс опустилась на колени; она плакала и молилась, не замечая времени; потом встала, накрыла простыней лицо Джайлса и пошла к двери, где недавно стоял ее муж. Она прислушалась, не идет ли кто, но ухо ее уловило только слабое похрустывание сухих листьев, примятых подошвами Фитцпирса, которые медленно принимали прежнее положение. Грейс вспомнила, что Фитцпирс сильно изменился внешне: его всегда одухотворенное, интеллигентное лицо исхудало, и в нем появилось то особое выражение достоинства, которое приобретается страданием, Грейс вернулась к изголовью Уинтерборна, но размышления ее были нарушены звуком шагов за окном. Раскрылась дверь, кто-то вошел в комнату и остановился в изножье кровати.

– Марти! – прошептала Грейс.

– Да, я все знаю, – проговорила девушка, изменившаяся до неузнаваемости и походившая теперь на старуху, – так поразила ее смерть Уинтерборна.

– Он умер из-за меня! – с трудом проговорила Грейс.

Марти по-своему поняла эти ее слова:

– Он никому теперь не принадлежит: красавица Грейс и дурнушка Марти – все для него сейчас одно. Я пришла, чтобы помочь вам, мадам. Он ни разу, когда был жив, не подумал обо мне, зато вас очень любил, но теперь его чувства ко мне и к вам сравнялись.

– Не надо, не надо, Марти!

Девушка больше ничего не прибавила, а встала на колени по другую сторону постели.

– Ты встретила моего му… мистера Фитцпирса?

– Нет.

– Тогда что же тебя привело сюда?

– Я иногда хожу мимо. В это время года я работаю на самом дальнем участке. Я иду туда к четырем часам утра, чтобы пораньше затопить печь. И в этот час я часто прохожу здесь.

Грейс быстро взглянула на нее.

– Ты, значит, знала, что я живу в этой хижине?

– Да, мадам.

– А ты никому не рассказывала об этом?

– Нет. Я знала, что он отдал вам свою хижину, а сам ушел.

– А знала ли ты куда?

– Нет, не знала. В Делборо, наверное.

– Нет, Марти, нет. Ах, если бы он ушел туда! Он тогда был бы… был бы…

Слезы душили ее, и она отвернулась. Увидев на окне книжку, Грейс взяла ее.

– Это, Марти, псалтырь. Он не был таким уж религиозным, но был чист сердцем и благороден душой. Давай почитаем псалтырь вместе.

– Да, конечно, я буду очень рада.

Грейс открыла тоненькую коричневую книжку, которую бедняга Джайлс держал главным образом затем, чтобы править о ее кожаный переплет перочинный нож, и начала читать глубоким, выразительным голосом, необычным в таких обстоятельствах.

– Я хочу помолиться теперь за упокой его души, – сказала Марти, когда они закончили читать.

– И я бы тоже хотела, да ведь это нельзя.

– Почему? Ведь никто не узнает.

Довод был неопровержимый, тем более что Грейс мучила совесть за то небрежение, с каким она относилась к живому Уинтерборну. Тихие нежные голоса двух женщин слились и наполнили маленькую узкую комнатку молитвенным бормотанием, которое вполне мог бы одобрить кальвинист. Только они закончили, как снаружи послышались шаги и голоса.

Узнав голос отца, Грейс встала и вышла из дому. Было еще совсем темно, только полуоткрытая дверь давала немного света. В этой полосе света стоял Мелбери со своей женой.

– Я не упрекаю тебя ни в чем, – сказал отец незнакомым голосом, от которого на Грейс повеяло холодом. – То, что ты сделала, уйдя к нему, и то, что падет теперь на тебя и на нас, не оплачешь никакими слезами, не искупишь никакой ценой. Возможно, я сам толкнул тебя на это, но мне очень больно, очень горько, и я потрясен! Мне нечего больше тебе сказать, дочь.

Не отвечая, Грейс повернулась и исчезла в хижине.

– Марти, – сказала она, – я не могу смотреть в глаза отцу до тех пор, пока он не узнает правды. Поди и расскажи ему то, что сказала мне… что видела своими глазами… что он оставил здесь меня одну, а сам ушел.

Грейс села на стул, закрыв ладонями лицо. Марти ушла и через несколько минут вернулась. Тогда Грейс поднялась со стула и, выйдя к отцу, спросила, говорил ли он с Марти.

– Да, – ответил Мелбери.

– Теперь ты знаешь, как все было на самом деле. Пусть мой муж думает самое худшее, но не ты.

– Да, теперь я все знаю. Ты поступила необдуманно, очертя голову, но в этом и вся твоя провинность. Прости меня, Грейс, за то, что заподозрил тебя в худшем. Я должен был больше доверять тебе. И надеюсь, ты сейчас же вернешься со мной под кров, который прежде был для тебя родным.

– Нет. Я останусь с ним. И не беспокойся обо мне больше.

Воспоминание о тех удивительных, трогательных и нежных отношениях, совсем недавно связывавших Грейс и Уинтерборна и родившихся в значительной степени при помощи самого Мелбери, увлеченного исполнением заветного плана, не могло не смягчить его вполне естественного негодования, вызванного поведением Грейс в последние дни.

– Дела наши плохи, дочь моя. Так зачем же делать все, чтобы еще ухудшить их? Какая польза Джайлсу от того, что ты с ним останешься? Видишь, я ни о чем тебя не спрашиваю: ни о том, почему ты решила прийти именно сюда; ни о том, что ты стала бы делать, если бы он остался жив. Впрочем, я верю, что ничего плохого ты бы не сделала. Я потерял над тобой всякую власть. И я никого в этом не виню. Скажу только, что, вернувшись домой, ты ничем не обидишь его, а себя спасешь от большого срама.

– Я ничего не боюсь.

– Если ты не думаешь о себе, то подумай хотя бы о нас с миссис Мелбери. Никто, кроме домашних, не знает, что ты уходила из дому. Ты, видно, хочешь из простого упрямства свести седины мои в гроб?[46]

– Если бы только мой муж… – начала Грейс,