Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

самая горькая печаль, которой не ведала Марти, неизбывно пребывала в ее душе. Если бы она знала наверняка, что Джайлса унесла в могилу единственно простуда, схваченная им в те ненастные ночи, то раскаяние и муки совести свели бы ее с ума. Она убеждала себя, что простуда лишь ускорила то, что должно было случиться неотвратимо. Но как было бы хорошо, если бы вины ее вовсе не было!

Существовал только один человек, который мог бы рассеять сомнения Грейс. Этим человеком был ее муж. Но заговорить с ним об этом значило сообщить ему такие подробности, которые представили бы в истинном свете ее отношения с Уинтерборном в последние три-четыре дня перед его смертью. А этого ей не хотелось. Она почла бы за слабость отказ от своего первого, героического, признания. Грейс ни минуты не сомневалась, что Фитцпирс поверит ей, если она расскажет ему, как в действительности обстояло дело, но, решись она на это сейчас, он расценит ее слова как объявление перемирия, а в теперешнем состоянии духа она не могла и думать об этом.

После всего, что было сказано до сих пор о Фитцпирсе, вряд ли у кого вызовет удивление тот факт, что теперь, когда поведала ему о своем падении, Грейс вдруг пробудила в нем страстный, жгучий интерес, тогда как верностью она только раздражала его и не могла удержать от грехопадения.

Он признался себе, что никогда, видно, не понимал до конца ее пылкий характер, во всяком случае, ему и в голову не могло прийти, что она способна на такую месть. И хотя он с прискорбием отнесся к случившемуся, винил не Грейс, а только самого себя и в своей униженности теперь думал о жене не иначе как с восхищением.

Фитцпирс жил в Эксбери, и эти два месяца, проведенные вдали от Грейс, были месяцами беспросветного отчаяния. Грейс же, если бы знала о его состоянии, нашла бы, что человек, причинивший ей столько зла, заслуженно несет эту суровую кару. Но вдруг надежда, точно луч света, загорелась для Фитцпирса: что, если Грейс, подумал он, сказала тогда неправду? Разве не может женщина, являющая собой воплощенную невинность, но оскорбленная изменой, признаться в том, в чем призналась Грейс, ради того только, чтобы уязвить неверного мужа? Знание женской души подсказало ему, что женщина часто решается на подобное признание, не имея понятия, как сильно оно ранит.

Так и Грейс, дитя во всем, что касалось чувств, могла сказать, ослепленная горем, все, что угодно.

Наконец, не в силах дольше терпеть душевную муку, Фитцпирс отважился предпринять невеселое путешествие в Малый Хинток, и как потерянный бродил по местам, где пережил самые чистые, самые светлые минуты своей жизни. Вечер был теплый, и Фитцпирс долго ходил по лесу, обступившему со всех сторон усадьбу Мелбери, прячась от людей, как преступник. Дорога, по которой он возвращался домой, проходила мимо домика Марти Саут. В окошке, как всегда, не прикрытом ставнями, горел огонек свечи, и Фитцпирс увидел Марти, как видел ее прежде сотни раз.

Она чистила садовый инвентарь, и, хотя ему не хотелось выдавать своего присутствия, он не утерпел и, окликнув Марти в полуоткрытую дверь, спросил:

– Для чего это ты так стараешься?

– Чтобы блестело, – ответила девушка и, подумав немного, прибавила: – Это не мой инвентарь.

Фитцпирс теперь и сам видел это: лопата была огромная и тяжелая, а садовые ножницы она могла держать только обеими руками. Поскольку лопата была начищена так, что блестела как серебряная, не оставалось сомнений, она, как и ножницы была собственностью Уинтерборна. Для верности он спросил Марти об этом, и та кивнула, прибавив:

– Я буду хранить их. Сидровую мельницу и пресс, сказали, продадут с молотка, а мне их так жалко.

– Я дам тебе денег, и ты купишь, – сказал Фитцпирс. – В благодарность за услугу, которую ты мне оказала однажды.

Фитцпирс взглянул на успевшую отрасти темно-рыжую косу Марти.

– О Марти! Твои локоны… твое письмо!.. И все-таки ты хорошо сделала, – прибавил он задумчиво.

Так между Фитцпирсом и Марти родилась дружба, какой раньше между ними никогда не было. Марти было неловко говорить о письме, о том, почему она решилась написать его, и она только поблагодарила Фитцпирса за доброту. Она будет ездить с сидровым прессом осенью, как ездил когда-то Уинтерборн. У нее хватит сил и сноровки, да еще с таким помощником, как Кридл.

– Но ведь есть женщина, более близкая ему, – заметил Фитцпирс, имея в виду Грейс. – Она жила под одной крышей с ним и была рядом, когда он умирал.

Тогда Марти, подозревая, что Фитцпирс, бывший в то время далеко от дома, не знает истинных обстоятельств, рассказала ему о великодушном поступке Джайлса, отдавшего Грейс свой дом, пожертвовав для нее здоровьем, а может быть, и жизнью. Фитцпирс, услышав рассказ Марти, чуть не позавидовал Джайлсу, рыцарскому благородству его характера.

Многое бы он отдал теперь, чтобы заслужить прощение Грейс. Но какие бы надежды он ни возлагал на будущее, сейчас, пока память об Уинтерборне свежа, нечего было и думать о прощении. Оставалось ждать. Время растопит лед ее сердца, и она взглянет на него если не с любовью, то, во всяком случае, без гнева.

Глава XLV

Недели сменялись месяцами, а Грейс и Марти все ходили на могилу Уинтерборна; строгое исполнение поминального обряда смягчало острую боль утраты. Дважды в неделю две фигурки спешили в сумерках в Большой Хинток и, подобно плакальщицам из «Цимбелина»[48], украшали дорогую могилу цветами и проливали над ней слезы.

Эта смерть с потрясающей убедительностью показала Грейс, как мало значат блестящее образование и культура в сравнении с чистотой души и благородством характера. Миновала осень, подошла к концу зима, и на душе у Грейс стало немного светлее. Она уже не с таким безысходным отчаянием предавалась горю и корила себя за смерть Уинтерборна.

Ничто не нарушало сонного течения жизни Хинтока в эти месяцы осеннего листопада и зимнего тления. Толки о почти что одновременной кончине миссис Чармонд за границей прекратились очень скоро. Говорили, что смерть ее приключилась не столько от выстрела, сколько от душевного опустошения и страха перед будущим. Впрочем, точно этого никто сказать не мог. Фитцпирсу счастливо удалось избежать судебного разбирательства: они поссорились буквально за день до катастрофы, и причиной ссоры было письмецо Марти – ничтожный повод, за которым скрывались более глубокие причины.

Тело миссис Чармонд не было привезено домой и предано родной земле: это был как бы заключительный аккорд