Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

Он пожал руку Тиму и, взглянув на новобрачную, сказал, протягивая руку и ей:

– Прощай, Сьюк. Желаю тебе и твоему супругу счастья и благоденствия на новом месте.

С этими словами он расстался с веселой компанией, торопясь поспеть на вершину холма к назначенному сроку.

Свадебная процессия после короткой заминки двинулась дальше. Протянув руку Сьюк, Тим заметил, что ее пышущее здоровьем розовощекое лицо помрачнело и уголки губ опустились.

– Эй! Что с тобой, дорогая Сьюк? – спросил Тим.

– Ах, пустяки, – ответила она, – не стоит и говорить. – И тут же, в опровержение ее собственных слов, лицо ее сморщилось, в глазах заблестели слезы и подбородок затрясся от сдерживаемых рыданий.

– Что случилось, черт побери? – воскликнул раздосадованный жених.

– Она немного устала, бедняжка, – сказала первая подружка невесты, встряхивая носовой платок и вытирая глаза Сьюк.

– Я никогда еще ни с кем не расставалась навсегда! – проговорила Сьюк, справившись со слезами.

– Но почему ты так расстроилась именно из-за него?

– Потому что… он такой хороший доктор, и мне очень, очень жалко, что мы никогда больше его не увидим! В Новой Зеландии не будет таких хороших докторов, а мне, наверное, скоро понадобится доктор, – вот я и расстраиваюсь!

Тим побледнел и нахмурился. Ему припомнились несколько мелких случаев, на которые в свое время он не обратил внимания. Свадебная процессия опять потянулась между рядами живой изгороди, но смеха и шуток больше не было слышно.

Фитцпирс поднялся на холм и увидел, как справа под откосом появились две фигурки. Это были Грейс и Марти, пришедшие, видимо, сюда по только им одним известной тропинке через лес.

В этот ветреный февральский полдень, под яркими лучами холодного солнца на розоватом фоне голых кустов, Грейс показалась Фитцпирсу неотразимо прекрасной. Фитцпирс не отрывал от нее глаз, но, когда взгляды их на миг встретились, Грейс тотчас отвернулась, а Фитцпирс опять залюбовался ее нежным печальным личиком, повернутым к нему вполоборота. Приветствуя дам, он снял шляпу и отвесил галантный поклон. Марти остановилась в нескольких шагах поодаль; Фитцпирс протянул руку, и Грейс пальчиком коснулась ее.

– Я согласилась встретиться с вами, потому что мне надо знать ваше мнение об одном очень важном деле, – начала миссис Фитцпирс, и в тоне ее голоса вдруг прозвучали нотки, неожиданные для нее самой.

– Я весь внимание, – ответил ее муж. – Может быть, отойдем подальше, чтобы нас не слышали?

Грейс покачала головой, и они остались перед калиткой, ведущей вниз, в долину Черного Вереска.

Но, может быть, она обопрется о его руку? Грейс так решительно запротестовала, что услышала даже Марти.

– Почему ты отталкиваешь меня, Грейс?

– О, мистер Фитцпирс, и вы еще спрашиваете!

– Ну хорошо, хорошо, – проговорил он, умеряя пыл своих чувств.

Они прохаживались по гребню холма, и Грейс снова заговорила о своем деле.

– Возможно, вам будет неприятно это слышать, но, мне кажется, я могу не волноваться об этом.

– Да-да, пожалуйста, – храбро согласился Фитцпирс.

И Грейс вернулась к последним дням бедного Уинтерборна: перечислила все обстоятельства, сопутствовавшие его роковой болезни, описала продуваемый насквозь дырявый шалаш, прибавив, что он скрыл от нее, в каком бедственном положении находится, и ни разу по своей воле не ступил ногой в хижину, чтобы уберечь от позора ее доброе имя. Слезы блеснули в ее глазах, когда она наконец решилась спросить Фитцпирса, виновна ли она в смерти Уинтерборна, ее ли это грех.

Фитцпирс не мог скрыть своей радости, выслушав рассказ Грейс, из коего явствовало, как, в сущности, безобиден был ее роман с Уинтерборном, представлявшийся ему прежде таким серьезным. И он не стал спрашивать, только ли благодаря обстоятельствам отношения Грейс с ее возлюбленным остались такими чистыми. Что же касается вины Грейс, то тут он ничего определенного сказать не мог, как, впрочем, не мог бы сказать никто в целом свете. Впрочем, все-таки, думал он, чаша весов склоняется к решению, благоприятному для Грейс. Видимое здоровье Уинтерборна в последние месяцы было обманчиво. Эта коварная болезнь после первой вспышки часто затаивается, и выздоровление оказывается ложным.

На душе у Грейс стало легче, и не только от объяснения Фитцпирса, но еще и оттого, что она побеседовала с образованным человеком.

– Для этого я главным образом и согласилась прийти сюда: чтобы узнать мнение сведущего человека о том, что не давало мне покоя, – сказала она, выслушав Фитцпирса.

– Только для этого? – упавшим голосом проговорил тот.

– Да, главным образом для этого.

Они стояли молча и глядели на стайку скворцов за калиткой, клевавших что-то в траве. Фитцпирс первый нарушил молчание, тихо признавшись:

– Я, Грейс, люблю тебя, как никогда прежде.

Грейс не отрывала глаз от птиц; губки ее красивого рта сложились так, точно она подзывала их.

– Теперь моя любовь не та, – продолжал Фитцпирс. – В ней меньше страсти, но больше глубины. Для нее не играют роли внешние, материальные признаки, для нее важна душа, которую узнаешь не сразу. «Любовь должна больше знать, а знание – больше любить».

– Это из «Меры за меру», – съязвила Грейс.

– Да, конечно. Разве нельзя цитировать Шекспира? – отпарировал Фитцпирс. – Скажи, Грейс, почему ты не хочешь вернуть мне хотя бы капельку прежней любви?

Неподалеку в лесу с треском повалилось срубленное дерево, и в памяти Грейс тотчас возникло недавнее прошлое и несчастный Уинтерборн с его чистосердечием и безграничной преданностью.

– Не спрашивайте меня об этом. Сердце мое похоронено вместе с Джайлсом, в его могиле, – проговорила она твердо.

– А мое с твоим связано неразрывно. Значит, и оно там же, в сырой земле.

– Я сочувствую вам, но, боюсь, помочь ничем не могу.

– Ты говоришь о сочувствии, а сама то и дело бередишь мне душу напоминанием об этой могиле.

– Это неправда, – возразила Грейс и пошла было прочь от Фитцпирса.

– Но, Грейс! – воскликнул несчастный муж. – Ведь ты согласилась прийти сюда. И я подумал, что, быть может, испытательный срок истек и ты опять для меня та же, что прежде. Но если нет никакой надежды на полное примирение, неужели ты не можешь относиться ко мне менее сурово, каким бы негодяем я ни был?

– А я не говорю, что вы негодяй, и никогда не говорила.

– Ты смотришь на меня с таким презрением, что, я боюсь, ты так думаешь.

Грейс хотелось бы немного смягчить тон, но она боялась, что Фитцпирс неправильно ее поймет.

– Если я не чувствую презрения, то не могу и выказывать его, – уклончиво ответила Грейс. – Я чувствую только то, что не люблю вас.

– Моя вина велика, я знаю, – сказал Фитцпирс. – Но если ты не вернешь мне