Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

бы. Всем женщинам стоит его увидеть. Такое лицо надо давать на всех экранах страны. Каждой женщине надо вручать снимок этого лица у алтаря. Матери должны говорить дочерям об этом лице. Сын мой, – он указал на меня бритвой, – ступай с этим лицом на Запад и выбивайся в люди.

Он нагнулся над тазом, сполоснул лицо холодной водой, плеснул одеколона, а затем внимательно вгляделся в зеркало, вытянув длинную верхнюю губу.

– Боже мой! – сказал он. – Разве не ужасное лицо?

Он гляделся в зеркало.

– А что до этого Роберта Кона, – сказал Билл, – меня от него тошнит, и он может проваливать ко всем чертям, и я чертовски рад, что он останется здесь и не будет ловить с нами рыбу.

– Ты чертовски прав.

– Мы собираемся ловить форель. Мы собираемся ловить форель в реке Ирати, а прямо сейчас собираемся надраться за ланчем местным вином, и нас ждет отличная поездка в автобусе.

– Давай, – сказал я. – Идем в «Ирунью» и приступим.

• ГЛАВА 11 •

Когда мы вышли после ланча с чемоданами и зачехленными удочками, чтобы ехать в Бургете, на площади было пекло. Люди карабкались по лестнице на крышу автобуса, занимая последние свободные места. Поднялся Билл, а за ним – Роберт, чтобы занять мне место рядом с ним, пока я схожу в отель, купить пару бутылок вина нам в дорогу. Когда я вышел, автобус был битком набит. На залитой солнцем крыше люди обоего пола сидели на мешках и ящиках, и все женщины обмахивались веерами. Это было настоящее пекло. Роберт спустился, и я протиснулся на свободное место на деревянной скамье, тянувшейся по всей крыше.

Роберт Кон стоял в тени аркады и ждал, пока мы тронемся. Один баск, державший на коленях большой кожаный бурдюк с вином, разлегся перед нами по всей крыше автобуса, прислонившись к нашим ногам. Он предложил нам с Биллом свое вино, и когда я запрокинул бурдюк, чтобы глотнуть, он взревел, подражая автобусному клаксону, да так похоже и внезапно, что я пролил немного, и все засмеялись. Он извинился и настоял, чтобы я глотнул еще. И снова взревел, только чуть позже, и опять застал меня врасплох. Он отлично подражал. Баскам это нравилось. Сосед Билла заговорил с ним по-испански, но Билл его не понял и на всякий случай протянул бутылку вина. Человек отмахнулся. Он сказал, что сейчас слишком жарко, а он и так слишком много выпил за ланчем. Когда же Билл протянул бутылку второй раз, он хорошенько приложился, а затем бутылка пошла по рукам с той стороны автобуса. Каждый прикладывался с самым почтительным видом, а затем нам сказали закупорить и убрать бутылку. Всем им хотелось, чтобы мы отпили из их кожаных бутылок. Это были крестьяне, ехавшие в горы.

Наконец, после того как фальшивый клаксон взревел еще пару раз, автобус тронулся, и Роберт Кон замахал нам на прощание, а все баски замахали ему. Как только мы тронулись и выехали на дорогу, уходившую из города, повеяло прохладой. Приятно было ехать так высоко, под самыми деревьями. Автобус шел довольно быстро, нас обдувал ветерок, и пока мы ехали под гору, вздымая над дорогой клубы пыли, оседавшей на деревьях, нам открывался за деревьями красивый вид на город, стоявший на отвесном речном берегу. Баск, привалившийся к моим ногам, указал на город горлышком винной бутылки и подмигнул нам.

– Красиво, а? – сказал он, кивнув.

– Эти баски отличные люди, – сказал Билл.

Баск, лежавший у меня в ногах, загорел до цвета седельной кожи. На нем, как и на остальных, была черная блуза. Его загорелую шею бороздили морщины. Он обернулся и предложил Биллу свой бурдюк. Билл протянул ему одну из наших бутылок. Отпив, баск припечатал пробку ладонью и вернул бутылку, погрозив Биллу пальцем. Он вскинул бурдюк с вином.

– Arriba! Arriba[60]! – сказал он. – Подымай.

Билл поднял бурдюк, откинув голову, чтобы струйка вина лилась ему в рот. Когда он кончил пить и опустил кожаную бутылку, по подбородку у него сбежало несколько капель.

– Нет-нет! – заголосили баски. – Не так.

Один из них выхватил бутылку у хозяина, собиравшегося показать, как надо пить. Это был молодой парень, и он высоко поднял бурдюк на вытянутой руке и крепко сжал, так что вино полилось шипучей струей ему в рот. Он держал так бурдюк, и вино било ему в рот по ровной, плавной траектории, а он знай себе размеренно глотал.

– Эй! – воскликнул хозяин бутылки. – Чье это вино?

Пьющий погрозил ему мизинцем и улыбнулся нам одними глазами. Затем резко закусил струю, быстро запрокинул бурдюк и протянул хозяину. А нам подмигнул. Хозяин встряхнул бурдюк с грустным видом.

Въехав в очередной городок, мы остановились у посады[61], и водитель принял еще несколько посылок. Затем мы тронулись снова, и дорога за городом пошла в гору. Мы ехали по сельской местности с каменистыми холмами, вздымавшимися из полей. Колосящиеся поля взбегали по склонам холмов. Теперь, когда мы забрались повыше, колосья шевелил ветер. Дорога была белой и пыльной, и пыль вздымалась из-под колес и висела в воздухе за нами. Дорога поднималась в гору, и тучные нивы оставались внизу. Теперь колосья виднелись лишь изредка, на голых склонах и вдоль ручьев. Мы резко свернули к обочине, чтобы пропустить вереницу из шести мулов, тянувших гуськом высокий фургон, груженный товаром. И фургон, и мулы были все в пыли. За ними последовала еще одна вереница мулов с еще одним фургоном. Этот был гружен бревнами, и арьеро[62] при виде автобуса откинулся назад и заложил деревянные тормозные колодки. Земля здесь была совсем тощей, холмы – каменистыми, а на спекшейся глине виднелись борозды от дождя.

За поворотом показался городок, и по обеим сторонам дороги неожиданно раскинулась зеленая долина. Через центр городка протекала речка, и виноградники подходили вплотную к домам.

Автобус остановился у посады, вышло много пассажиров, и немало багажа, лежавшего на крыше, под широким брезентом, отвязали и сняли. Мы с Биллом спустились и зашли в посаду. Это было низкое, темное помещение с седлами и упряжью, вилами из белого дерева и связками парусиновых ботинок на веревочной подошве, а также свисавшими с потолка окороками, брусками бекона, гирляндами чеснока и длинными колбасами. Там было тускло и прохладно, и мы остановились у длинного деревянного прилавка, за которым две женщины продавали выпивку. Позади них тянулись полки, заставленные провизией и товарами.

Мы выпили по рюмке агуардьенте[63] и заплатили за обе сорок сентимо. Я