Куда улетает Ангел - Владимир Гаврилович

— Ой, девка, все же счастливая ты в детях. Хоть и муженек бывший — подонок. Как рассказала, до сих пор меня трясет. Да, что там скажешь, их племя все такое… Что мой, что твой. Как вспомню, так и по молодости пил да бедокурил. На нормального парня разве счастье выпадет? Думала, переделаю на свой лад, изменится к лучшему. Изменился. Столько слез пролила. Наверное, их, хороших парней, и не было в природе. Или жизнь их делает черте кем…

— Были. У нас в классе много хороших ребят было. И сейчас не изменились. Счастливы с ними жены, знаю. По глазам видела и завидовала…

— Когда ж это видела? — удивилась Вера.

— Так мы ж раз в пять лет встречаемся…

— А мы ни разу не собирались вместе. Да и негде собраться. Деревни нашей нет, закопали. Попробуй теперь собери. Да и кто возьмется? Тут организатор хороший нужен… — озабоченно ответила Вера. — А в следующем году у нас могла бы быть юбилейная встреча, двадцать пять годков, как разлетелись кто куда…

— А у нас сегодня… — призналась без энтузиазма в голосе Галина. — Сегодня вечером…

— Да ты что! Просто класс! Поедешь, конечно?

— Не знаю, Вера…

— А что так, подружка?

— Это… знаешь, сразу не расскажешь… — Галина не хотела это обсуждать.

— А я не спешу, и телефон за неуплату не собираются отключать… — настаивала на своем подруга. — Вываливай, что там носишь в душе… Слышу же, готова зареветь. Чего стряслось?

— От тебя спрячешь… — женщина разволновалась.

— Не мудри…

— Да я и ездила всегда не из-за них, одноклассников… — еле выдавила из себя женщина. — Хотела увидеть только одного…

— Это была первая любовь? — проницательная Вера читала ее мысли на расстоянии.

— Наверное, это была моя судьба, но я ее растоптала. За то, что я сделала, не прощают… — голос Галины задрожал, она готова была заплакать.

— Он тебя любил?

— И я его любила. И так смалодушничала, струсила. За что и поплатилась. За это плачу по счетам всю жизнь, потому что сама загубила свою жизнь. Своими руками…

— Держись, сердечная…

— Да мне ничего и не надо, только увидеть, какой он стал, попросить прощения. Попросить надо обязательно, он очень чистым был парнем, а я — противная, смазливая дрянь… Только он не приезжает и не приезжает. Говорят, где-то в России живет…

— А вдруг приедет теперь? — Вера, казалось, была готова зарыдать с подругой за компанию. — Вдруг он приедет?…

— Я бы умоляла простить… Крест на мне. Что же мне делать, Вера? Я ведь и забеременела была от него, да мать заставила сделать аборт, чтобы в деревне пальцем не тыкали…

— Обязательно ехать. Хотя бы убедишься, что его снова нет. А потом, я так понимаю, произошло что-то между вами нелепое, детское… Если он не приедет — забыть навсегда. У тебя будет совесть чиста, спокойно будешь жить для себя, для детей…

— Нет, не детское. В такие игры дети не играют… Но, наверное, ты права, подруга. Я подумаю.

— А что тут думать? Конечно, езжай. Ты ничего не теряешь — среди людей забываешь о многом.

— Я там об этом только и вспоминаю. Погибшего братика, ушедшую безвременно бабушку и сгоревшую от водки мать…

— Но ты ведь сильная, подруга…

— Нет, я слабая… Мне так хочется быть слабой, а жизнь заставляет быть сильной.

— Все будет хорошо. У Миколки все в порядке?

— Сегодня приедет…

— Оставляй на парня Олежку, а сама — хоть на такси потраться, на часок, на встречу. Далеко ли до деревни твоей?

— Полтора часа езды будет…

— Езжай, обязательно. Деньги — мусор. Не было и не будет. Завтра созвонимся. Не хандри, слышишь, Галчонок. Негоже. Даешь слово?

— Уговорила…

13

Алексей не узнавал свою деревню. Сохранившись немного в центре, хотя и здесь осталось очень много пустых домов, на отшибе она умирала целыми улицами. Он не мог поверить своим глазам.

Пробираясь через заросшие хвощем ухабы, некогда называющиеся дорогой, он едва нашел тропинку, по которой добрался до одиноко стоящих брошенных домов.

Он с детства знал это место: за поворотом была широкая низменность, а посередине вилась обычная полевая дорога. Там, с одной и другой стороны, ровными рядами раньше стояли десятка два справных хат. Здесь он родился и прожил почти семнадцать лет…

Сердце не соглашалось, но их дома, шестого в ряду, не было совсем. Заросший, одичавший сад, посаженный еще дедом, развалины фундамента лишь напоминали о прежней усадьбе. Не было и еще нескольких домов по соседству, а по краям просто пустовали участки. Заросшие густым травостоем тропинки свидетельствовали, что по ним давно никто не ходил, ни животное, ни человек.

Наблюдая безжизненную картину, у Алексея защемило сердце.

Он и не заметил, как сзади к нему подошел сутулый седой старик в кортовом пиджачке.

— А чые ж вы будзеце, сынку? — опираясь на палку и тяжело дыша, спросил он.

Алексей повернулся и едва узнал в этом сгорбившемся старике некогда еще молодого и поджарого Павлюка Кислого, работавшего колхозным бригадиром.

«Боже, как же изменило время человека!»

— Дзядзька Павел, a ці мяне не пазнаяце? — по местному, по-белоруски, спросил Алексей и с радостью улыбнулся старику.

— Ды сляпы стаў, чалавеча. Нешта знаёмае згадваю, але ж калі стаіце каля былога селішча Адама Савіча, добры то буў человек, то ж, мабыць, з іхняга роду. Ага, праўда мая… Ці не Валянціны і Міколы сынок, малодшанькі, будзеце? — старик с хитрецой смотрел выцветшими глазами на мужчину.

— Угадали.

— Ну, так, бацькава ўсё пабраў… То ты, ага ж, Аляксей, той, што дзеўку, кхе-кхе… знахаліў і ўцёк… Шусцёр, хлопец… — хихикнул в рукав старик. — А дзе маецеся цяпер? I ці жывая мамка ваша?

— Жива, дядька… В Минске. Слава Богу, все в порядке… — Алексею стало неприятно от такого неожиданного нелестного напоминания в приветствии деда. Значит, деревня помнила тот случай, в котором он выглядел по-прежнему в дурном свете. Он расстроился, но стоит ли обижаться на старика? Прошло столько лет, даст Бог, никто больше не вспомнит…

— Я в Петербурге живу, работаю. В России. А вы, дядька Павел, как поживаете? Как тетка ваша? Кажется, ее Алесей звали? — поинтересовался Алексей.

— Што тут, сынку, скажаш? Наша жыццё такое — блізка да смерці. Вось чакаем-чакаем, ды ніяк не дачакаемся гэтай паразы. Алеся ж мая дужа хворая, ляжыць каторы год, паралізаваная. Усё пад сябе робіць. Міласэрная мне дапамагае. A Віцька наш, ты мо памятаеш яго, хоць малы буў, такі й ладны хлапец, a ўсё з-за дурноты сваёй