Однажды в лесу - Бибхутибхушон Бондопаддхай

Бхаротчондро Рая[61]. Сидя на своем валуне, я вспомнил о той древней старухе, которая была символом лесной цивилизации этого края, ее предки жили здесь в течение тысячелетий. В тот день, когда Иисус Христос был распят на кресте, они, должно быть, так же отжимали масло из семян мадуки, как делали это их потомки сегодня утром. Окутанные плотной вуалью прошлого на протяжении тысячелетий, они и сегодня охотятся на птиц при помощи духовых трубок с дротиками и липких палочек. Их представления о богах и мире ни капли не изменились, и я готов был отдать свой годовой заработок, чтобы узнать, о чем думает изо дня в день та старуха.

Я не мог понять, почему некоторые народы планомерно возделывали семена цивилизованности, заложенные в них, получая с каждый днем всё больший урожай, а другие, словно глубоко вбитый в землю столб, тысячелетиями неподвижно стояли на одном месте? Варварские племена ариев за несколько тысячелетий создали Веды, упанишады, пураны, поэзию, труды по астрономии и геометрии, Чарака и Сушрута написали свои трактаты по медицине, всё это время они завоевывали страны, терпели крах империй, возвели Венеру Милосскую, Парфенон, Тадж-Махал, Кёльнский собор, сочинили музыкальную ра́гу Дарбари Канада и Пятую симфонию, изобрели аэропланы, суда, железную дорогу, радио и электричество. Тем временем туземцы Папуа-Новой Гвинеи, Австралии, а также наши племена мунда, кол, нага, куки все эти пять тысячелетий по-прежнему стоят на одном месте, почему же?

На месте, где я сейчас сидел, в далеком прошлом — может быть, в кембрийский период — был древний океан, и его волны, накатывая, разбивались об эти песчаные берега, которые потом превратились в высокие холмы. Я сидел посреди этой лесной чащи, думая о том древнем океане с синими водами, и на ум мне пришла строка из Бхавабхути[62]:

Там, где в прошлом текли воды реки,

Теперь остались лишь ее песчаные берега.

Следы беспощадных волн того древнего забытого океана навсегда увековечены на вершинах этих песчаных холмов — они хорошо заметны глазу геологов. Людей в то время еще не было, как и нынешних растений, а некоторые из тех, что росли, отпечатались на каменных породах, которые можно увидеть в любом музее мира.

Закатное солнце краснело над вершинами холмов Мохаликхарупа. Наполненный нежным ароматом ночного жасмина ветер отдавал легкой прохладой поздней осени; мне пора было возвращаться домой. Сегодня темная ночь кришна-экадаши[63], где-то в чаще леса уже завыла стая шакалов. Как бы не нарваться по дороге на медведя или тигра.

В тот день на обратном пути, уже практически выехав из леса, я впервые увидел пару лесных павлинов, которые расположились на каком-то камне. Испугавшись моей лошади, самец тут же улетел, а его спутница даже не двинулась с места. Переживая, что вот-вот откуда-нибудь может выскочить тигр, я не смог хорошенько рассмотреть птицу, хотя некоторое время всё же постоял, любуясь ее красотой. До этого мне не доводилось видеть лесных павлинов — хотя местные и говорили мне, что они водятся в здешних лесах, я им не верил. Я поспешил домой — кто знает, вдруг слухи про тигров Мохаликхарупа тоже могли оказаться правдой!

Глава 7

1

Тоска по дому — особое чувство. Тем, кто всю жизнь провел в одном месте и не покидал границ своей деревни или близлежащей округи, никогда не понять глубины ее проявлений. Тот же, кто жил долгое время вдалеке от родных и друзей, знает, как может тосковать душа по Бенгалии, бенгальцам, родной деревне, близким и приятелям, когда даже самое незначительное воспоминание из прошлого становится ценным, и кажется, будто ничего подобного уже никогда не произойдет, — словно весь мир опостылел, и каждая вещь, связанная с домом, особенно дорога сердцу.

Коротая тут год за годом, я чувствовал ровно то же самое. Сколько раз я порывался написать письмо в главное управление с просьбой об отпуске, но на меня каждый раз сваливалось столько дел, что отпроситься домой я не решался. Но как же непросто мне далось одинокое существование месяц за месяцем и год за годом в этом безлюдном краю гор и холмов, в окружении тигров, медведей и антилоп-нильгау. Иногда мое сердце содрогалось от мысли, что я совсем забыл свою Бенгалию, — я так давно не гулял на празднике в честь богини Дурги, не слышал радостного барабанного боя в чарака-пуджу[64], не вдыхал аромата благовоний из смолы дерева гуггол в храме, не наслаждался нежным щебетанием птиц по утру в месяц бойшакх. Тишина и святость простых домашних забот бенгальской домохозяйки, латунная и металлическая посуда, нагроможденная на деревянных стульях, витиеватые узоры-альпона[65] на невысоких табуретах, незначительные мелочи в корзиночках, бережно спрятанные хозяйкой в нише стены дома, — всё это казалось мне воспоминаниями из жизни, оставленной в далеком и забытом прошлом!

Когда весна сменила зиму, тоска еще больше охватила меня.

Снедаемый ею, я однажды отправился к озеру Сарасвати на прогулку. По пути мне встретилась низина, окруженная со всех сторон высокими земляными холмами, поросшими зарослями длинного сахарного тростника и тамариска. Я сошел с лошади и некоторое время стоял молча, над моей головой виднелся кусочек яркого синего неба. На каком-то колючем дереве распустились пучки фиолетовых цветов, похожих на европейские васильки. Сами по себе эти цветы были невзрачны, но, объединенные в бесчисленное множество пышных соцветий, они укрывали всё кругом, словно фиолетовое сари. Покрывшие цветочным ковром землю в этой бесцветной, безрадостной чаще полузасохшего сахарного тростника, они будто праздновали приход весны, а могучие заросли почтенного тамариска, величаво и сурово возвышавшиеся над ними, глядя на озорное буйство красоты, недовольно отворачивались, и только мудрость, подаренная почтенным возрастом, давала им силы сносить это ребячество. Эти фиолетовые лесные цветы возвестили мне о приходе весны — не помело, не дерево судьбы[66], манго или мурайя, не лесное пламя или шиму́л[67], а соцветия какой-то неприметной, никому не известной лесной колючки. Но именно они стали для меня символом того, что весна вошла в свое лесное царство и богато украсила его цветами. Я еще долго стоял там, погруженный в свои мысли: мне, бенгальцу, было в новинку наблюдать, как лесные колючки, пышно укрыв соцветиями свои ветви, отдавали таким образом дань почтения весне. Как необычайно прекрасен этот холмистый лес! Как сурово его облачение, он словно отшельник, презревший мирское, неподвижно стоял, погрузившись в глубокое созерцание. Как величественен был его облик! В тот момент моя душа слилась воедино с суровостью этих