Истеричка - Соня Дивицкая

Барин шагнул и споткнулся о железный прут. Танечка встала, убрала в дальний угол свою железяку и улыбнулась так же лукаво, как ее покойная бабушка-зенитчица.

– Пригодится, – она промяукала, – для дизайна.

Мы оделись и пошли на кухню. Мне очень захотелось борщеца с грудинкой и с горчицей. И может быть, еще любви… Пожалуй, да, совсем немножечко, сначала борщ, чеснок, немного водки, а потом любви.

Последняя прогулка

Бабки запели с утра пораньше. Тяжелый старый усилитель из тех, что похож на гроб, разносил старушечьи голоса по сонной улице. Инвалидного вида старички держали портрет Ленина и красные флаги. Аккордеон дрогнул – и бабки задребезжали старый песняк из нашего пионерского детства:

Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка…

Эта туса старух-коммунисток собиралась на площади у входа на Центральный рынок каждое воскресенье. Бабки поднимали и прилегающие к рынку дома, и все кольцо вокруг площади. Многоэтажки красного пояса России дружно вставали и топали за творожком к завтраку, выводили на прогулку собак или просто курили на балконе. Все ругали старух-активисток: «Последний выходной! Разбудили, старые шалавы». А бабки пели. Бабкам было хорошо.

Алена жила как раз напротив рынка, ее квартира была на пятом этаже. На пятом акустика еще лучше, чем на первом. Все лето она не закрывала дверь на свой балкон, так что старухи грянули ей прямо в ухо, и, как многие соседи, Алена поднялась с дивана и вышла на балкон. Где-то на тумбочке валялись ее сигареты.

В то утро ей было 28 лет, была она, как всегда, дамой, сбитой плотно, с костью крепкой, с ладошкой тяжеленькой, с глазами властными, и голосок у нее с самого детства был с пикантной хрипотцой. Проснулась она в том же, в чем заснула три дня назад, в майке и в джинсах. Длинные черные волосы спутались, лицо было серым, во рту пересохло, и, несмотря на всю свою гарность, она была почти больной. Легкий озноб, которого она не замечала на диване, колотил ее на балконе; под утренним солнцем, под легким ветерком он стал заметен. Хотелось пить. Но Алена еще не давала себе команду «за водой», она стояла и слушала, как поют бабки.

Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка.

Другого нет у нас пути, у нас в руках винтовка!

На старух Алена не злилась. И даже удивилась, что бабкам удалось поднять ее на ноги. Во сне она слышала другие песни, те, которые ставила мама давным-давно на кассетном магнитофоне: «На ковре из желтых листьев в платьице простом…» А тут вдруг бабки и паровоз?

Алена не вставала с дивана три дня. Она не пила и не ела. Ни воды, ни чая, ни кофе, ни туалета – ничего вообще не просило ее тело. Никаких движений за эти три дня она не совершала, просто лежала с закрытыми глазами, засыпала и ненадолго просыпалась. Ее организм отключился, перешел в режим ожидания, и все мысли улетели далеко, далеко, в детство.

Нет, это были не воспоминания, это был перенос. Улет сознания на двадцать лет назад из того момента, где плохо, в тот момент, где хорошо. Три дня Алена жила в своем детстве. Она вдыхала из коробочки рассыпчатую пудру с оттенком персика, которая стояла у мамы на трюмо. И запах маленьких щенков, которые всегда плодились под крыльцом в том старом доме, где жили с мамой, запах щенков, их возню и рычанье Алена слышала. И пар от утюга Алена видела и слушала его шипенье. Листья со смородины она срывала, мама просила нарвать для солений. И теплые шерстяные гамаши натягивала, потому что мама заставляла надевать их по осени. И малиновое варенье, которое пенилось в тазу, Алена помешивала и снимала в тарелку розовую сладкую пенку.

– Ты мешала варенье? – спрашивала мама.

– Да мешала я, мешала… – Алена отвечала.

Даже камешек в ботинке она почувствовала пяткой. И снова, как в детстве, возвращалась из сада, становилась на углу вытряхнуть песок. Воспитательница отпускала домой одну. Алена была уже большая, лет пять ей было или шесть. А там идти-то было нечего, за угол повернула – вот и дом. Маньяков не было, бомбы не взрывали, киднеппинга не знали, машины проезжали редко. Даже лошади еще встречались на улице маленького города. И даже лошади с жеребятами. Цоканье копыт по асфальту снилось Алене.

Мужик на телеге похлестывал вожжами. Лошадь бежала, а жеребенок семенил за ней. Алена боялась: вдруг он отстанет и потеряется. Она бежала за телегой, колготки сползали с колен, и она их подтягивала на ходу. У канавы Алена срывала огромный лопух и гладила теплый мягкий лист.

На углу, напротив магазина «Вино-водка» Алена остановилась. Обычно туда приезжала машина с фруктами, овощами или свежей рыбой. Алена посмотрела, что покупают люди. На весах лежали бананы. Настоящие бананы из Африки. А где она, Африка? Только в книжке, а бананы вот они, и люди набирают их в холщовые сумки и в сетки из суровых ниток. Очередь за машиной стояла длиннющая, а мама была еще на работе. Алена занимала и поглядывала одним глазом, не идет ли мама с остановки.

За столиками у водочного магазина собиралась толпа алкоголиков. Дети пробегали мимо алкашей быстренько-быстренько, только Алена их не боялась. Стала в очередь за бананами и стоит.

Бабки заводили беседы: «Ишь ты, какая боевая! А где живешь? Где мать работает? Что в саду на обед давали? Отец не пьеть?» Алена отвечала серьезно басовитым голоском: «Давали борщ, котлету и пюрешку. Отец не пьет, у меня нет отца».

Когда мама появлялась, очередь как раз подходила. Мама платила за бананы, и они шли вдвоем к себе домой. Рука Аленина, детская, но крепкая и сильная, лежала в маминой теплой ладони, и сладкий банановый вкус выплывал во сне ощутимо. Но не хотелось вставать, не хотелось идти к холодильнику. Просыпаться и отпускать мамину руку совсем не хотелось. Зачем вставать? Куда идти? К кому?

– Нет, я тебя не отпущу, – Алена маме говорила и крепче сжимала ладошку.

Так она лежала все три дня и листала картинки из детства, как старые книжки, которые мама читала ей на ночь.

Мама вела ее в парк кататься на лодочках. У большой дороги в центре города всегда останавливались.

– Иди сама, – она просила, готовила Алену к суровой жизни.

Алена стояла. Дорога в пять метров казалась широкой. Алена ждала, знала, что мама пожалеет и возьмет за руку. Минуту они смотрели друг на друга, Алена была сильнее, мать сдавалась. Они переходили вместе, а дальше Алена бежала в большие ворота. Над ними стояли железные буквы. Алена сама прочитала: «Горсад».

Мать боялась кататься, но всегда залезала в лодку с Аленой, становилась каблуками на деревянное днище.

– Мне страшно, – она говорила, и Алена по-детски ей верила. – Сейчас я буду преодолевать свой страх.

Тетка нажимала рычаг, снимала с тормозов. Алена раскачивала. Платье прилегало к коленям, и это касание прохладного шелка снилось Алене, и ветер, и косы летели за спину…

После качелей Алену кормили мороженым. Разрешали немножко, потому что ангина. И этот вкус холодного пломбира, жирного, с молочным запахом, Алене снился. Но голод не будил. Разбудили бабки. Когда они грянули «Врагов пойдем бить дружно!», Алена открыла глаза. Губы высохли, захотелось чего-то такого… Чего-то сочного и нежного…

Густой, как пюре, тыквенный сок снился Алене. Этот сок пили все, на каждом углу, в каждом кафе в том южном городе, куда лишь однажды привезла ее мама.

Там были аллеи с высокими деревьями. Стволы без коры, Алена подумала: кто-то их ободрал.

– Это платаны, – ей мама сказала.

По главной улице тянулись старинные дома с балкончиками, тротуар из брусчатки, повсюду на окнах висели ставни. Переулки были узкими, такими узкими, что, когда трамвай звенел между домами, дребезжали стекла. Рядом с особняками были другие улицы, длинные, бедные, с маленькими домиками. Алена смеялась – до чего ж они маленькие. Некоторые избушки были такими низкими, что, если стать