Истеричка - Соня Дивицкая

ножки у нее от долгого перелета затекали. Она прошла таможню в окошке для иностранных граждан и увидела в зале прилета нашего любезного папочку и, к удивлению, меня.

С папочкой все ясно: он тетке Мэри родной брат, а я-то кто такая? Жена ее старшего племянника, сноха по-русски, в нашей миленькой семейке – это выборная должность, поэтому тетка Мэри немного и удивилась: «Как? Неужели тебя оставили на третий срок?»

Но замешательство прошло через секунду. Мэри улыбалась, по старой привычке немножко сдерживая губы. Наверно, из-за этого ее улыбки часто получались грустными. Наши русские слова: какой-то там несчастный «привет!», и «красавица ты наша!», и «нет, это не твое табло» – звучали для нее как золотые колокольчики.

Через полчаса были получены все чемоданы. Сначала их поставили в ряд, потом решили сложить друг на друга стопкой, потом разделили стопку на две, чтобы вся эта батарея не грохнулась.

– Как-то долго у нас с багажом получается, – заметила Мэри, – в «Кеннеди» получалось быстрее.

Она достала паспорт на свою мраморную шелти и побежала:

– Теперь за Алиской. Она у меня так тяжело переносит самолеты…

Когда Мэри говорила о собаке, ее брови соединялись в скорбный мостик. Эта собака была единственным существом, которое было всегда рядом. Детей у Мэри не было, родители оказались далеко, муж обанкротился и ушел в депрессию, а маленькая пушистая Алиса всегда прибегала, только позовешь. Она смешно подпрыгивала, когда просилась к Мэри на руки, высоко и быстро, как в цирке.

Мэри забрала ее в Штаты годовалым щенком. Могла и оставить, семья бы воспитала, но Мэри забрала. «Алиса! Доченька моя! Я тебя ни за что не брошу!» На этот счет наша добренькая мамочка заметила: «Кому что, кому что…»

Теперь собаке было шесть лет. Весь перелет она сидела в багажном отсеке. В Домодедово ее выгрузили. По этому поводу Мэри, конечно, тоже волновалась: «Мало ли как они тут собак выгружают, вдруг точно так же, как наши чемоданы». Из самолета контейнер с собакой отправили на склад, и Мэри пошла к администратору в окошке под номером три с документами на получение.

Голова за стойкой администрации ответила:

– Вам нужно подойти в седьмое окно и предъявить там паспорт собаки, ветсправку, разрешение на перевозку и свои документы.

– Спасибо, – кивнула Мэри и спросила: – А как она там? Вы не знаете? Ей дадут хотя бы водички?

– Не знаю, – ответила голова и, подумав, уточнила: – Я вообще ничего не знаю.

Мэри вздохнула и пошла в седьмое окно. Мы подтянулись за ней. Я спросила нашего любезного папочку:

– Неужели так сложно этому говорящему нечто сказать человеку: «Все хорошо с вашей собачкой, не волнуйтесь, добро пожаловать на родину».

– Мадам, – он усмехнулся, – у вас всегда были слишком высокие запросы.

– Да, – говорю, – и поэтому я вышла замуж за вашего прекрасного сына.

– Молодец, – он подмигнул. – Подлизалась. Скушай конфетку.

Он достал из кармана маленькую стальную фляжку.

– Коньяк? – я спросила.

– Да… – он вздохнул обреченно. – Ничего не могу с собой поделать. Только приезжаю в Домодедово – и сразу хочется выпить.

Мы сделали по глоточку, а Мэри протянула в седьмое окно собачьи документы и свой американский паспорт. Она покусывала губы, представляя, как бедная Алиса кинется к ней на руки. Возможно, ее привязанность к этой собаке была слишком сильной, если, конечно, степень привязанности имеет какие-то нормы. Каждый раз, приезжая в Россию на месяц в свой отпуск, она звонила мужу и первым делом спрашивала: «Как Алиса?» Муж отвечал: «Итс велл» – и только после этого начинались мяуканья по-английски, всякие «май диа», «май бэби» и «ай эм миссинг».

Голова в седьмом окне внимательно просмотрела документы и заявила:

– Что еще за собака? Мы ничего не знаем. У нас нет накладной на собаку. Про собаку спросите в третьем окне.

– В третьем? – Мэри обернулась в поисках третьего окна.

Это было как раз то самое окно, из которого ее направили в седьмое. Мэри снова подняла брови в скорбный мостик.

– Но я только что оттуда. Меня прислали к вам.

– Не может быть, – сказала голова.

– Они вас не могли сюда отправить. Мы животных не оформляем.

– О господи… – вздохнула Мэри. – Но мне сказали…

– Женщина! Идите в третье окно, – указала голова, и Мэри еще раз повторила:

– О господи…

Она вернулась в третье окно и стала в очередь четвертой. Папочка мне снова подмигнул, и мы решили, что вполне успеем выпить по глоточку.

– Представляю, как ей сейчас тяжело, – я сказала. – Она уже от всего этого отвыкла.

– Ничего, – папочка пошарил в кармане и достал маленькую шоколадку. – Пусть закаляет дух. Пусть восстанавливает обороноспособность.

Когда Мэри вышла замуж, все рухнули. Точнее, рухнули устои, сломалась провинциальная традиция. Потому что ей было сорок пять и замуж она выходила в первый раз. Тот факт, что жених из Америки, на фоне внучатых племянников никого не удивил.

Всю жизнь Мэри обитала в нашем маленьком городке на улице Гагарина. В таких местах в плане замужа все организовано очень четко. Троечницы выходят замуж сразу после школы, отличницы на третьем курсе вуза, а уж совсем умные девочки – после диплома. Все, кто не вписался в график, навечно лишались пропуска в любой даже самый затрапезный ЗАГС. Но Боб Коннор о наших варварских традициях не знал. Он просто приехал посмотреть Россию.

– И что я буду с ним делать? – спросила Мэри.

– Корми, – сказала наша добренькая мамочка. – Корми! – и на всякий случай еще раз повторила: – Корми! Корми!

Ну Мэри и кормила. Кормила хорошо, так что Боб каждый вечер просился на улицу. Мэри прокладывала тропы. Она старалась быстренько проскочить мусорные контейнеры своего микрорайона и, минуя убожество, вывести гостя в центр.

– Ну как? – она спросила у старой церкви.

– Все другое, – он ответил.

«Слава богу, снег», – думала Мэри.

Снега было полно, и на маленьких улочках у речки наш городок выглядел белым и пушистым. Боб гулял в детской вязаной шапочке и в лыжном комбинезоне. В русской провинции это выглядело экстравагантно, прохожие, как это принято в сельской местности, внимательно рассматривали Боба. «Я всем нравлюсь», – думал Боб. «Что ж вы таращитесь, как дикари?» – Мэри народной простоты стеснялась. Мэри вообще всего стеснялась до своей эмиграции в Америку.

Больше всего она боялась лифта.

– Сломался, – сказала Мэри, когда Боб нажал кнопку вызова.

Но лифт приехал, и двери открылись. «Ну, все, – подумала Мэри, – на этом наш роман и закончится».

Боб внимательно осматривал кабину. «Слава богу, он не умеет читать по-русски», – думала Мэри. И вдруг Боб улыбнулся и показал на табличку. «Моттис» – было выбито на табличке.

– Я работаю в этой фирме. Проектировщиком, – сказал Боб.

– Это судьба! – Мэри вздохнула с облечением. – Наш лифт не работал три месяца. Его починили специально к твоему приезду.

Очередь в третье окно подошла, и Мэри снова выложила на стойку документы. Их опять просмотрели, повторили «так, так, так, собака, аэропорт «Кеннеди».

– Женщина, – ей сказали, – мы же вас отправили в седьмое окно… Ну? Идите, оформляйтесь.

– Но там ничего не знают!

– Да что ж такое! – рассердилась голова. – Сейчас я им позвоню.

Мэри накуксилась, как она это умеет: брови – в мостик, губы – в пластилин.

– Тут женщина потеряла собаку, – сообщила в трубку голова.

– Что?! Что?! – вздрогнула Мэри. – Я? Потеряла собаку? Где моя собака? Скажите!

– Успокойтесь, женщина, – упрекнула ее голова, – люди контейнеры теряют и то не дергаются.

– О господи! – Мэри прислонила лоб к холодному стеклу.

Любезный папочка снова полез в карман. Мы выпили из фляжечки и отломили по кусочку шоколадки.

– Вот что значит холостяцкая жизнь… – он кивнул на тетку Мэри, – Стрессоустойчивость у нее на нуле.

– Ага, – говорю, – полчаса ее подергали – она уже рыдает.

– А пожила бы с наше, – любезный папочка вздохнул, – в законном браке…

– Да… – я тоже вздохнула. – И не с этим Бобом, а с вашим прекрасным сыном.

– За семью!

Он передал мне фляжечку, и я на всякий случай еще разочек подлизалась:

– За нашу семью!

Голова повторила в трубку номер рейса