Истеричка - Соня Дивицкая

шкафом ненужных тряпок, с пыльным ковром, с книжными полками, на которых остались детские книжки. В этой спальне лежала мама, и пять ее кошек всегда дежурили на постели.

Этот дом тоже стоял по дороге на рынок, здесь всегда был хороший кофе, и подружки любили заглянуть по пути. И потом, когда стало известно, что хозяйка умирает от рака, подружки заходили. По одной или скопом, как раньше. Они сами варили кофе, ставили чайник и открывали холодильник.

– Там в кастрюльке… Сациви, – говорила хозяйка, с постели она не вставала.

Есть никому не хотелось, но отказаться они не могли.

– Это Алена готовила, – говорила хозяйка. – Она научилась делать настоящее сациви лучше меня.

Подружки ели и улыбались, а мама смотрела. Сациви ей было нельзя, но хотелось, и было приятно смотреть, как едят другие. И бабцы наворачивали! Хвалили Аленкино сациви.

– Вкусно! Валюшка! И правда лучше твоего!

Им хотелось ругаться жестко и грубо от страха, но они смеялись.

– Ты помнишь, как мы твои сорок лет отмечали? А? Ты помнишь? Не помнишь? А я сейчас расскажу…

Примерно так начинала одна, и все подхватывали старый анекдот.

– Исполнилось нашей Вале сорок лет. «Приходите, девчонки!» Ну мы и пришли. Открываем дверь – никого. Щенки под крыльцом. В доме срач. Споткнулись о кастрюлю с гречкой. А на столе лежит курица! Да! Валя! Ты вспомни, вспомни – сырая синюшная курица. И записка: «Скоро буду. Начинайте».

– Я не могу! – кто-то смеялся, а Валюшка не верила, что все так и было.

– Нет… – она улыбалась с постели. – Да что вы врете…

– Так и было! Мы взяли курицу, посадили ее на бутылку, прикололи цветочек и поставили в центр стола. Разлили по рюмочкам, достали свои салаты. Мы-то пришли к тебе, как честные люди, накрутили котлет, наготовили салатов…

– Не помню я ваших салатов…

– Как ты не помнишь? Я оливье приготовила, Каппа селедку под шубой. Подняли мы тост и говорим этой синей курице: «За тебя, Валюшка! Видать, этот орган, у которого ты задержалась, хорошо пробивает! Аж до мозга!»

– Да хватит вам… – удивлялась Валюшка.

– Так и было! – ее уверяли. – А потом глядим, из спальни выходит какая-то псина. Огромная! Мы не поймем, Валюшкина собака? Да нет, не Валюшкина, мы первый раз ее видим. Прогнали собаку…

– Это с рынка…

– С рынка собаки к тебе заходили!

– Подождите, прогнали собаку, сидим. И тут возвращается Валя! Злая-презлая! Без цветов. Своим ходом. И смотрит на нашу курицу: «А что это вы тут делаете?»

– Вранье… – улыбалась мама, Алена все слышала с кухни.

Тетки ржали из последних сил, пока сидели по креслам в темной зашторенной комнате. А когда выходили на улицу, начинали ругаться.

Сначала друг на друга:

– За каким ты ей это сказала?!

Потом на Алену:

– Почему она ее не заберет к себе?

И на подружку умиравшую:

– Какую свинью она всем подложила! Не могла вовремя пройти обследование! Лахудра!

Нет, никого не пугали ни руки, высохшие до костей, ни лицо, неожиданно ставшее маской, ни острые скулы, обтянутые серой кожей… Самое страшное в умирающей женщине – это ее детские глаза. Как у ребенка лет четырех-пяти. Она смотрит и не верит, что ей пора, что такси уже подано. Она не верит, что ей не выйти из темной комнаты. В тумбочке у нее лежит конвертик с пенсией, и ей все еще хочется купить какого-то говна своей Алене. Холодильник новый она Алене хочет и лезет под подушку за деньгами.

– Я сама больная! Я не могу смотреть на это! – кричали тетки. – Я больше не приду!

Но и завтра, и до последнего дня они приходили. А потом опять для облегчения души ругали Алену за старый пыльный ковер, зассанный кошками:

– Почему не помоет? Где шляется? Я завтра приду и сама помою!

Алена на них не обижалась. Алена под вечер рулила с работы, почти каждый день она приезжала в маленький город дежурить у мамы.

За месяц до смерти мать попросила:

– Съезди к отцу.

– Зачем? Мне не надо.

– Для меня. Только я адрес не помню.

Адрес нашелся. Алена даже удивилась, как легко. Оказывается, можно сделать запрос в милицию, и тебе дадут адрес человека и даже не спросят, зачем он тебе.

Ей дали: улица Длинная, дом 52. Это в центре, недалеко от гостиницы. Там, где тянется брусчатка и улицы такие узкие, что машины едут в рядочек по рельсам сразу вслед за трамваем. Раньше там стояли низкие казачьи хатки, а теперь домишки в два этажа с абрикосами, и вдоль забора у всех цветут большие синие ирисы.

Алена взяла такси, по пути купила торт и вино. Она нарядилась в белый брючный костюм и аккуратно вытаскивала свои каблуки из брусчатки.

Позвонила в ворота. Выдохнула и сделала милую мордочку. За забором тявкала собачонка. Груши падали на тротуар. Летали осы. Прохрипел петух.

Ей открыл мужчина, не тот, не красавец, другой. Лет шестьдесят, капризные южные губы, вороватые глазенки. Алена назвала имя. Мужчина представился:

– Я его брат.

Ее пустили во двор. Грязная мелкая собачонка притихла. Алена постелила пакет на высокие порожки. Села, объяснила, кто и зачем. Глазенки забегали, брат вспоминал:

– Валя, Валя, Валя… Так! Ва-а-ля.

С отцом Алена не встретилась. Он оказался в отъезде, он был на свадьбе у младшего сына от третьей жены в Петропавловске-Камчатском. Отбыл недели на две. Алена оставила телефон. На всякий случай сказала, что у нее все хорошо и ничего ей в общем-то не надо.

До центра она прошла пешком. Искала старый Сенной рынок. Все каблуки подрала о брусчатку. Прикидывала, сколько у нас до Камчатки и сколько до маленького города, в котором она росла. Получилось тысяча километров против десяти.

– И хорошо, – вздохнула Алена. – Маме скажу: привет передал.

До поезда оставалось часа четыре, Алена поехала в парк на лодочки. Села в ладью, которая крутит сразу два десятка людей, эта страсть поднялась на три этажа, стала вертикально, а потом начала вращаться. Народ визжал, кто-то из девок орал истошно, Алена вцепилась в поручни и открыла рот в безумном восторге.

Всю ночь после похорон она не спала, сон не пришел и под утро, а в семь утра зазвонил телефон ее мужа. Алена взяла, не хотелось будить.

– Егор, ты где? – спросил, конечно же, приятный, конечно, женский голос. – Ты отвезешь меня на работу?

– Ты кто? – пробасила Алена.

– Я?.. Мы работаем вместе… А вы… кто?

– Я жена.

– Да?! Он разве…

«Это мелочи», – решила Алена и вышла в сад покормить разбежавшихся кошек.

Восемь месяцев, пока умирала хозяйка, кошки лежали с ней на кровати, и вдруг на ее последнем вздохе они заорали все вместе и разбежались с мертвого тела. Кошки прятались в саду, в дом не возвращались. Алена вынесла тарелку с едой и стала созывать по именам. Четыре прибежали, а пятый, серый кот, не приходил.

– Пластилин! – она кричала его странное имя. – Пластилин!

Кота нигде не было. Алена посмотрела в подвале и побежала искать. Она испугалась, разволновалась за этого кота как за родного.

– Пластилин! – она закричала, и голосок басовитый у нее задрожал. – Пластилинчик!

Кот пришел, спустился с крыши. Она взяла его на руки, прижалась лицом в кошачье тепло и сидела с ним на порожках, смотрела в заросли. Сад запустили, малина одичала, пошла крапива, лопухи стояли тропических размеров. Алена подняла белое яблоко и медленно, без вкуса прожевала один кусочек.

Муж вышел на крыльцо. Он был одет к отъезду, в белой рубашке, после всей беготни вокруг похорон он оставался свежим.

– Поедем? – он спросил.

– Нет, – Алена решила. – Завтра.

– Мне на работу.

– Ничего… Подождет.

– Поехали, Алена.

– Послушай… – она сказала. – Мне нужно здесь остаться на одну ночь. Только сегодня. И если ты сейчас уедешь… Ты понял?

– Глупости, – он ничего не понял и уехал.

До темноты Алена сидела в саду, а ночью легла на кровать, на ту самую кровать в темной комнате, где умирала мама. Кошки вернулись в дом и легли рядом с Аленой.

Она не спала, она не могла уснуть не первую ночь, просто лежала и смотрела в темноту. Ей казалось, что будет страшно. Смерть