Последняя книжная вечеринка - Карен Дюкесс

горсть миндаля, который хранила в миске в холодильнике, чаще всего она не произносила ни слова. Однако ее статьи вернули мне надежду на то, что мы можем найти общий язык.

19

Перед тем как пойти домой, я наконец набралась смелости, чтобы спросить Тилли об ее статьях. Она разбирала гардероб у входной двери и бормотала себе под нос, что в нем жуткий беспорядок. Я спросила, не нужна ли ей помощь. Не вытаскивая головы из шкафа, она сказала:

– Только если ты можешь наколдовать мне чертов зонтик.

Я видела зонтик за кухонной дверью и сходила за ним.

– Вот, – сказала я.

Она повернулась ко мне, увидела зонт и вздохнула, как будто процесс поиска лишил ее всех сил.

– Спасибо.

Потом, забыв о более изящных способах начать этот разговор, которые я придумала ранее, я сказала:

– Мне очень понравились ваши статьи в журнале «Янки».

Кажется, я застала Тилли врасплох. Она посмотрела на меня с любопытством, как будто в кои-то веки ей было интересно, что я скажу.

– Мне нравится, как вы пишете о пейзажах, вы не просто описываете их красоту, но создаете в пейзажах отражение или даже подтверждение своего внутреннего мира.

– Спасибо, – сказала Тилли. – Очень милый комплимент.

Она достала из шкафа дождевик и стряхнула его.

– Это что-то, о чем я сама много думала, но никогда не облекала в слова, – сказала я. – А то, как вы описываете свое желание уехать из дома и стать писателем, это потрясающее стремление как будто тоже становится частью пейзажа.

Она сжала губы, едва заметно нахмурившись.

Возможно, это было глупо с моей стороны, но ее реакция не убедила меня в том, что лучше остановиться.

– Ваши статьи просто невероятные.

Тилли приподняла одну бровь:

– Невероятные? То есть в них трудно поверить? Не преувеличивай.

Она порылась в карманах дождевика и достала из одного пачку старых салфеток.

– Почему вы перестали их писать? – спросила я.

Она надела дождевик и разгладила его.

– Мне стало скучно. Прямолинейность – это скучно.

– Ваш язык вовсе не скучный.

– Я знаю, что не скучный, и тебе расскажу, – сказала Тилли. В ее голос вернулись отрывистые нотки высокомерия. – Это поэзия. Подходить к вопросу издалека не просто не скучно, часто это приводит к даже большей ясности.

Она улыбнулась, хотя особого тепла в ее улыбке не было, открыла дверь и вышла на улицу.

– И вот… она уходит со сцены, – прошептала я.

Этот разговор заставил меня задуматься. Как же Джереми сделал это? Как ему удалось не только найти общий язык с Тилли и Генри, но и завоевать их расположение, почувствовать себя частью их семьи? Они видели в нем невероятный талант и были рады коллеге, чье дарование вдохновляло их так же, как их одобрение поддерживало его. Не было ли им легче общаться с Джереми, чем с Фрэнни? Быть может, Джереми был им как сын, о котором они мечтали?

Было странно, что Генри и Тилли так редко говорили о Фрэнни. Этим они отличались от всех родителей, с которыми я была знакома. У тех, кажется, не было темы для разговора привычнее и необъятнее, чем собственные дети, вне зависимости от их возраста. Я нередко замечала это у своих родителей не только потому, что слушала, как они говорят о Дэнни, но и потому, что видела. Стоило мне поделиться с кем-то из них какой-нибудь даже самой банальной из моих новостей, как они тут же передавали ее друг другу.

За все время, проведенное у Генри и Тилли, я только один раз слышала, чтобы они упомянули Фрэнни. Тилли вытаскивала старые книги с полок в гостиной, чтобы освободить место для новых, и спросила громко, не обращаясь ни к кому конкретно, не расстроится ли Фрэнни, если она избавится от его выпускных альбомов. Я была на кухне, и хотя ей никто не ответил, я услышала громкий шлепок. Видимо, это были те самые альбомы, которые приземлились на гору книг на полу, и их планировалось отдать.

20

Я старалась избегать Тилли, когда следующим утром приехала на работу, отказавшись даже от привычной кофейной паузы на кухне и отправившись сразу в кабинет Генри. Он приветствовал меня со своим обычным энтузиазмом.

– А вот и она! – сказал он, поднимая взгляд от книги и улыбаясь, как будто мое появление в его кабинете было неожиданным удовольствием, а не выполнением ежедневной договоренности, которую он сам и установил.

– Сегодня среда, – сказала я. – Где же еще мне быть?

Генри потер подбородок:

– В такой прекрасный день, как сегодня, – на пляже, в кругу друзей.

– В кругу друзей – это не про меня, – сказала я, открывая свою папку с записями.

– Тогда, возможно, на свидании. Пикник у моря. Каноэ плывет по озеру, твой кавалер неторопливо перебирает веслами, а ты одной рукой проводишь по струящейся глади воды, а другой отправляешь в рот холодные зеленые виноградины.

Я рассмеялась:

– Мой кавалер? Какой сейчас год? Поверь, на такие свидания никто уже не ходит. Сейчас никто и на обычные-то свидания не ходит.

– Не ходят? Непостижимо! И какая утрата.

Генри вручил мне маленькую кассету и попросил набрать текст, который он надиктовал вчера. Набирать с диктофона мне было не впервой, я надела наушники и нажала кнопку, включая запись. Дело шло медленно. Генри говорил быстрыми рывками, мне часто приходилось останавливаться и перематывать запись, чтобы поймать течение речи. Но вскоре я осознала, что мне нравилось, когда его сиплый голос наполнял мою голову и создавал картинку, рассказывая историю. В какой-то момент, когда предложение получилось не таким, каким ему хотелось, я услышала: «Нет-нет, так не пойдет. Попробую это…» Мне пришлось перемотать, найти первоначальную мысль и соединить ее с новыми словами, отчего у меня появилось ощущение, что я не просто набираю текст, а что это наше совместное творчество. В некоторых местах Генри, придумав удачное продолжение фразы, удовлетворенно хмыкал, так что я невольно улыбалась, настолько беззастенчиво он радовался собственному остроумию. Один раз я даже громко рассмеялась и подняла взгляд, заметив, что Генри смотрит на меня. Смутившись, я сказала:

– Ну, это довольно смешно.

За неделю работы на Генри я стала замечать, что ему нравилось говорить не просто что-то остроумное, что заставало меня врасплох, как любила делать Тилли, но также следить за моей реакцией, практически смаковать ее. Он говорил что-нибудь неоднозначное и пристально смотрел на меня, ожидая, пойму ли я подтекст. В том, как он улыбался, когда я смеялась над его шутками, было