Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

не хватало умения планировать кампанию в борьбе за существование. У меня есть основания предполагать, что таких людей не мало. Они не могут сузить фронт своих операций; они не стратеги. Самый худший случай, который я когда-либо знал, был случай с женщиной. Она так и не открыла для себя достоинства рапирного удара по Бельгии. Ее тактика заключалась в продвижении вперед на полном ходу по всему фронту, простиравшемуся от Антверпена до Вогезов.

Именно такой способ ведения битвы, как этот, очень полезен и целесообразен в Янте, где никто не одарен особым чувством нюансов. Женщина, о которой я говорил выше, весила полтонны и носила имя Скайлдфри Сидениус. На самом деле ее окрестили Скайдфри (Skyldfri — невиновная, прим. автора) — это было не просто прозвище, которое прикрепил к ней Янте. Если бы кто-нибудь поинтересовался у госпожи Скайлдфри, что она на самом деле имела в виду, распуская сплетни о ком-то так, как она это делала, то получил бы мало удовольствия от ответа. Напротив, она выпалила бы, с восхитительной энергией, по крайней мере, тридцать дополнительных и еще более ужасных обвинений, после чего она разразилась бы через Янте еще семьюдесятью, каждое из которых было еще злее предыдущего. Она не останавливалась, пока жертва не разыскивала ее и не извинялась за то, что обидела ее. Тогда она немного плакала и принимала вид великодушия — «… Ведь даже если ты полон ошибок, Эспен, и никогда не вел себя со мной очень хорошо. Ты мне все равно нравишься, просто потому, что ты кузен Оскара!»

Ух! Быть двоюродным братом Оскара было еще одним из мелких проклятий, которые жизнь может наложить на человека.

Скальдфри Сидениус была очень похожа на Библию. Если прорвать фронт во Второй книге Моисея, то попадаешь под обстрел из Откровения святого Иоанна, а если атаковать в этот момент, то тут же отсекаешься псалмами Давида, подкрепленными Посланиями Павла к Коринфянам, Деяниями апостолов и Бытием в поддержку. Если продолжать, то можно упасть и сломать руку в Пятой книге Моисея, под новым огнем Откровения и отвратительными звуками Валаамовой ослицы. Скальдфри Сидениус была чрезвычайно религиозна.

Я упоминаю Скайлдфри Сидениус как пример определенного психического типа. Ее случай также является прекрасной иллюстрацией войны, как она ведется в Янте. Можно разделить население на террористов и терроризируемых, хотя это, возможно, слишком тонкая грань, поскольку, по сути, ужас был одной общей эмоцией, которую мы все испытывали…

Антитеза Скайлдфри — человек с возможностями, который не страдал, как она, коротким замыканием между всеми психическими центрами. Отец был из этого типа, как и все его дети. А возможно, это просто вопрос умственных способностей. У каждого из нас были свои таланты, каждый в своей области.

Переживания, о которых я собираюсь рассказать, никогда не могли быть пережиты типом Скайлдфри, потому что их лучше всего рассматривать как излучения из эзотерического и хорошо укрепленного центра, которые раскололи мою личность и навсегда помешают мне в жалкой битве клубов на широком фронте Скайлдфри.

СВЯЩЕННЫЙ КАМЕНЬ

Я расскажу о священном камне. И о маленьком ягненке. И о многом другом, что волнует меня сильнее, чем то, что я рассказал вам о моем отце и о Сказочной стране. Этим вечером вы должны простить меня, если мой голос не всегда будет ровным. Я открою центр моего существа, который я заставил открыться меньше месяца назад. И в результате я пережил трагедию своего детства. Но если вы спросите меня, в чем заключалась эта трагедия, я буду в растерянности. Даже сейчас.

Сегодня я не буду вести летопись сухих впечатлений. Ведь это то, что было пережито заново самим ребенком. На несколько мгновений я снова стал ребенком, а затем все произошло. В этом есть некоторые элементы, которые напоминают сон. Но это не сон. Он состоит из воспоминаний на языке картинок о том времени, когда я был на пути к развитию человеческой личности и когда мои мыслеформы были полностью визуальными. Я считаю, что все различные религии берут свое начало из таких мгновенных прыжков в прошлое — назад в Сказочную страну и Рай, когда жизнь все еще была, по большей части, галлюцинацией, и человек еще мало что знал о языке, о словах, которые он позже украл с почвы под Древом Познания.

Однажды в моей хижине в Фагерстранде наступил день, когда я вдруг вспомнил, что когда-то был влюблен в камень. Вы, наверное, знаете что-то о таких вещах: как в юности человек может наделить какой-то неодушевленный предмет особым значением — камень, дерево, трещину в стене. У меня было несколько таких предметов, которые были объектами чего-то сродни молитвы. Во дворе из земли торчал маленький черный камень, который я принял за рог дьявола. Но камень, о котором я сейчас думаю, был частью гранитной стены, окружавшей ферму Адамсена. Сейчас я вижу его перед собой таким, каким он был, когда я ласкал его ежедневно в течение многих лет. Он был гладким и желтоватого оттенка, рассеченный посередине двойной полосой, которая разделяла его на две едва заметные выпуклости. В ширину, справа налево, камень был чуть меньше фута. В длину он был несколько меньше. Похоже, что я до сих пор влюблен в этот камень.

Когда солнце освещало стену и мой камень становился теплым, я не мог устоять перед желанием погладить его и похлопать по нему рукой. Играя на тротуаре, я ревностно хранил право собственности на этот камень, и хотя другие дети выбирали для себя другие камни, они всегда забывали, какие это камни, и в следующий раз, когда играли, выбирали другие. Было еще два камня, к которым я не хотел, чтобы кто-то другой прикасался. Но они имели второстепенное значение. Моя единственная большая любовь лежала в стене на высоте ярда над землей. Я вспоминаю о ней с глубочайшим чувством, когда я смотрел на нее в то время, когда мне приходилось тянуться, чтобы достать до нее.

Когда погода была холодной, я просто стоял и смотрел на камень. Я не делал никаких движений, чтобы подойти к нему, когда было холодно.

Позже, когда я вернулся в Янте уже взрослым, я прошел мимо, чтобы еще раз взглянуть на камень. Но тут же мои ноги подкосились, и меня охватил холод от ощущения, что я стою на могиле Джона Уэйкфилда.

С тех пор я никогда не ходил по этому тротуару.

Бывают моменты, когда я всерьез полагаю, что никогда в мире я не