Письмо из аппаратной - Андрей Андреевич Калашников

Пронину льстило и давало цель, наполняло службу смыслом. Впервые за долгое время он почувствовал себя не солдатом, не просто боевой единицей, а по-настоящему нужной боевой единицей. Не винтиком, а звеном в цепи. Человеком, чье присутствие получило значение в системе, где прежде все казалось давно предопределенным и бессмысленным.

Однажды в марте Боровик завел с Прониным необычный разговор. Что-то в интонации майора показалось Пронину странным. Впрочем, по майору никогда нельзя было наверняка сказать, несли ли его реплики под собой скрытый подтекст или же являлись самыми обыденными. Забавно, но Пронин, прежде считавший себя чутким, за все время тесной работы с Боровиком так и не научился различать, проверяет ли его майор или просто беседует. Сама ткань разговора время от времени казалась не по-военному строгой. Майор говорил так, словно каждое слово таило в себе сакральный смысл. Перед Прониным сидел не просто начальник – наставник, ослушавшись которого, Пронин мог лишиться чего-то большего. Иногда ему казалось, что майор говорил вовсе не с ним, а с кем-то через него, словно Пронин был проводником, через который майор вел невидимый диалог с его незримым будущим. А Боровик взвешивал потенциал Пронина и видел его гораздо шире, чем сам Пронин.

– Пронин, – майор барабанил пальцами по столу, уткнувшись в какие-то бумаги.

– Я, товарищ майор, – Пронин оторвался от своего занятия и поднял внимательные глаза на Боровика.

– А не думал ты… после срочной податься в военное училище? Из тебя бы вышел хороший офицер.

Пронин задумался. Такая мысль никогда не приходила ему в голову.

– Я-я… – Пронин посмотрел перед собой. – Я бы хотел работать… приносить пользу в сфере математики.

– А-а… – протянул Боровик и не продолжил.

Он не пытался убедить, не настаивал, не повышал голос. Но на удивление именно это и оставляло наиболее сильное впечатление. Боровик, подобно опытному землепашцу, сеял семена и не ждал, пока они взойдут. А, вернувшись по осени, собирал урожай.

Так прошла для Пронина третья четверть службы. В конце марта – начале апреля в одну из суббот Пронин находился в роте. Он стоял в дальнем конце казармы и наблюдал в окно за струйками воды, сбегающими по стеклу. За каплями вдали виднелось здание клуба – места, в котором когда-то в декабре, казавшемся теперь таким далеким, он провел несколько счастливых вечеров.

Мысленно проведя отрезок от декабрьских сумерек до капель на стекле, он повел его дальше – к липкому зною июля. Как долго шли эти три месяца… Как долго будут идти еще три…

Крик с тумбочки дневального прервал его размышления:

– Пронин! Не спи! Ко мне подойди!

Пронин с интересом обернулся. Дневальный махал ему рукой:

– Давай бегом сюда, Пронин!

Пронина вызвали на КПП. «Что это? – подумал он. – Неужели кто-нибудь приехал?»

На КПП Пронин отдал воинское приветствие нарядным, его проводили в комнату дежурного. Лейтенант выписал ему пропуск и указал рукой в сторону выхода из ворот части:

– Иди. Там тебя ждет машина.

Никаких объяснений никто не давал. На выходе из ворот части весенний запах влажной земли окатил его, ворвался в грудь. Кругом текли ручьи, таяли глыбы рыхлого серого снега. Все предыдущие месяцы Пронин жил как в черно-белом кино, и вдруг кто-то резко добавил красок. Давно забытые воспоминания вдруг всплыли из памяти. Пронин на секунду представил, как выйдет отсюда через три месяца – долгих три месяца! Снег растает, трава оживет. Это будет наконец-то свобода! Три месяца – и все. Он выйдет отсюда. На волю. И на мгновение замер, едкая мысль кольнула его: «А как же Лиза?..»

– Чего застыл?! Запрыгивай! – из окна армейского уазика выглядывал Боровик.

И мысль тут же растаяла – как тень на воде, колыхнувшейся от ветра.

«Разумеется. Кто же еще? – мелькнуло в голове. – Только он мог вот так – среди бела дня, без объяснений, через КПП и пропуск. Как будто все это в порядке вещей».

Но призыв майора не терпел отлагательств. Пронин был не в том положении, чтобы рассуждать, и запрыгнул в машину.

Было пасмурно. Они ехали молча по грязному шоссе. По обочинам дороги лежал снег, и мимо проплывали деревья, еще не сбросившие с ветвей последние признаки уходящей зимы. Боровик молчал, изредка покашливая или произнося обыденные фразы, не требующие ответа. И, несмотря на окружающую слякоть и серость, Пронин испытывал радость, глядя на дорогу, на лес, на изредка попадавшиеся им встречные машины: он не видел этого уже очень давно.

Ревел мотор. Пахло бензином. Призраки прошлого стали вставать перед ним. И ему вспомнилось, как он, еще на гражданке, гнал мотоцикл километр за километром, не зная, что ждет его впереди. Он почти забыл о ней – о той жизни, в которой сам был себе хозяином. И теперь ему словно позволили взглянуть на нее из-за кулис. Не в качестве участника – в качестве зрителя. Как будто кто-то приподнял занавес, чтобы показать, что та жизнь, в которой больше нет его, Пронина, – по-прежнему живая, спокойная, свободная.

Они ехали долго, пока по обеим сторонам дороги перед ними не начали возникать городские постройки. В это серое весеннее утро жители занимались бытовыми делами. Жизнь шла своим чередом. «Неужели так можно? – подумал Филипп. – Когда-то я жил так же. Без армейского устава, подъемов и отбоев, без приказов и казармы. Я почти забыл об этом».

Они подъехали к многоэтажному дому. Какие-то дети, смеясь, играли рядом на детской площадке. Женщина вышла из продуктового магазина, заглядывая в пакет с покупками. Все эти детали Пронин заметил как бы невзначай. Мозг когда-то уже видел это и теперь посылал сигналы, давал электрические импульсы по долго спавшим нейронным связям.

Майор заглушил двигатель.

– Пошли, – сухо сказал он и хлопнул дверцей.

Майор привез его в свою новую квартиру, только что после ремонта. Он сунул ключ в замочную скважину, замок глухо щелкнул, и дверь туго открылась. Сразу же донесся запах штукатурки.

– Поможешь навести порядок, – негромко сказал Боровик, словно продолжал какую-то внутреннюю мысль.

Весь день они занимались уборкой. Квартира была новая, почти пустая, это облегчало задачу. Но все равно Пронину приходилось по нескольку раз менять воду, чтобы избавиться от цементных разводов на полу. Они вынесли во двор кучу строительного мусора и прочего хлама, оставшегося после ремонта.

В одну из комнат Боровик Пронина не пускал, работал там сам. Но из прихожей сквозь приоткрытую дверь Филипп видел в той комнате длинные полки с книгами, какие-то старые фотографии на фоне ракет – наверное, часть прошлого майора… или все еще настоящего?

Уже вечером,