Письмо из аппаратной - Андрей Андреевич Калашников

Филипп окидывал взглядом комнату и остановил взгляд на белых простынях, покрывавших какой-то большой предмет. Он вдруг догадался, что под ними фортепиано. – Сыграй что-нибудь. Пожалуйста.

– Хочешь, чтобы я сыграла на пианино? – удивилась Лиза.

– Да. Сыграй, пожалуйста. Мы столько времени здесь, а ты мне ничего еще не играла, – и он вдруг опомнился: – Хотя нет, постой! Ведь подумают, что…

– Ничего не подумают, – она уже бежала к инструменту и скинула снежно-белую ткань, покрывавшую его. Клавиши были безупречно чистыми, выдавая бережно ухаживавшего за ними хозяина. – Скажу, что репетировала здесь одна. Я частенько так делаю.

Она начала играть «Сентиментальный вальс» Чайковского. С первых звуков Филипп замер, боясь сделать неверный вдох. Он сидел на подоконнике так, что справа от себя видел затихающий закат и садящееся за горизонт солнце, а слева – Лизу, грациозно перебирающую пальцами клавиши. Филипп не знал, что это была за мелодия, он не разбирался в классической музыке. Но звуки в этой комнате, такие живые и чистые, поразили его до глубины души. Он давно уже не слышал ничего подобного, а может быть, никогда.

В мыслях у него проносился весь последний год. Перед ним вставали образы его друзей, еще на гражданке провожающих его, письма А. Н., потом первое знакомство с Чутовым в поезде, Каруззо, осмелившийся нарушить приказ и смотрящий вдаль в наряде на КПП, затем она – Лиза, ее хрупкие пальцы в перчатке в его ладони, предательство Скворцова, поездка с Боровиком к нему домой и снова она – Лиза.

– Это очень сильно, – глаза Пронина стали влажными.

– Еще бы! Смотрю, как тебя проняло! – улыбнулась Лиза.

– Сыграй еще что-нибудь, – попросил Филипп дрожащими губами.

– Хорошо, но чур в последний раз! Сразу тебе много нельзя, – хихикнула она.

– Тогда сыграй, пожалуйста, что-нибудь особенное… Твое любимое.

– Любимое?.. – она помедлила. – Ты точно уверен?

Филипп едва заметно кивнул головой.

– Ладно, – Лиза положила руки на клавиши. – Но только предупреждаю – держись, не упади с подоконника.

Она сыграла «Вальс № 2» Шостаковича. На этот раз Филипп не вспоминал – он смотрел, как она играет, и восхищался ей. В этот момент он наконец понял: она не просто обаятельна – она необычайно талантлива.

В середине вальса Лиза оторвала глаза от фортепиано и, продолжив играть, посмотрела на Филиппа. Ему стало трудно дышать, он расстегнул верхнюю пуговицу кителя и расправил ладонью воротник. Лиза все смотрела на него, не сводя взгляда, и легонько качала головой в такт музыке до самых последних аккордов, и ему казалось, что он медленно уплывает куда-то вдаль, к чему-то неведомому и блаженному, откуда не хотелось возвращаться больше никогда. Он подумал: «Если бы была возможность, я бы, наверно, слушал этот отрывок и смотрел на нее снова и снова, и так до скончания жизни».

Когда отрывок закончился, Лиза подошла к окну, и они вместе стали ждать наступления темноты, стоя перед раскрытым окном, разговаривая и утопая в этом моменте весеннего откровения и чистоты.

– Жаль, что ты не можешь одновременно играть и… – произнес Филипп и осекся.

– И одновременно делать что? – поинтересовалась Лиза.

– Да нет, это я так… – он махнул рукой.

– Никогда бы не подумала, что буду играть кому-то… здесь, – Лиза положила руку ему на плечо и встала рядом, казалось, не замечая этого.

Когда начали появляться первые очертания звезд, Филипп указал глазами на бинокль:

– Доставай, давай посмотрим.

Лиза взяла бинокль и протянула его Филиппу.

– Нет же! Ты первая! – отстранился он. – Это твой подарок.

Она приложила бинокль к глазам и устремила взгляд вверх, в весеннее ночное небо.

– О-о! – протянула она. – Филипп, это просто необыкновенно…

– Да, – ответил Филипп, а про себя подумал: «Ты необыкновенна. Твои локоны, твои нежные пальцы, изгибы твоих плеч».

В клубе стояла непривычная тишина. За окнами светилась неяркая лунная дорожка: весна уже вступила в свои права, и воздух наполнился теплыми ароматами сырой травы и талых ручьев.

Лиза отняла бинокль от глаз, и Филипп вгляделся в ее лицо. В комнате горела только настольная лампа, и теплый бледно-желтый свет ласково обрисовывал ее черты. Вдруг стало так тихо, что было слышно, как по крыше пробегает ветер. Они смотрели друг на друга, едва дыша. Лиза сделала едва заметное движение, чтобы отстраниться, но остановилась.

Филипп ощутил горячую волну внутри – будто в нем проснулся голод по тому теплу, которого он был лишен в суровых казарменных буднях. Пальцы сами собой легли на руку Лизы. Она посмотрела ему в глаза открыто, без тени сопротивления, и он вдруг почувствовал, какая нежность таится в ней.

– Это… неправильно, – еле слышно прошептала она, опустив ресницы.

– Знаю, – выдохнул Филипп и в тот же миг, словно решившись на невозможное, наклонился и мягко коснулся губами ее губ.

Мгновенье показалось вечностью. Казалось, что за этими тонкими стенами клуба исчезли все уставы, все голоса командиров и все внутренние запреты. Существовало только двое людей, которым безумно хотелось хоть на минуту почувствовать себя живыми и нужными друг другу.

Поцелуй был тихим, осторожным, как первое дыхание весны. А потом в них обоих словно прорвалась давно накопившаяся жажда тепла: они прижались друг к другу, обнимаясь так крепко, будто боялись, что их сейчас же разлучат.

– Прости, я… – прошептал Филипп, зарываясь лицом в ее волосы, пытаясь оправдаться за то, что не мог сдержать себя. Но слова потонули в новом поцелуе, таком трепетном и дрожащем, будто они одновременно решились на один и тот же безумный шаг.

Струйка прохладного ночного воздуха потянулась из приоткрытого окна. Только теперь, когда дыхание чуть успокоилось, Лиза отстранилась и, не выпуская Филиппа из объятий, заглянула ему в глаза:

– Как же мы теперь?

Вместо ответа он провел ладонью по ее волосам.

Сколько времени они провели так, не замечая ни часов, ни звуков, ни своих собственных страхов, сложно было сказать. Но в этих украденных минутах они существовали лишь друг для друга, сбросив с души каменные оковы рутинных обязанностей и дум о будущем.

– Завтра все вернется на свои места, – тихо произнесла она, все еще сжимая его руку. – Но я… не хочу возвращаться в ту пустоту.

– Я тоже, – ответил Филипп, и голос его звучал глухо от волнения. – И пусть это неправильно, не по канонам, но это… настоящее.

Сквозь окно пробивался лунный свет, рисуя серебристую полосу на полу. Лиза шагнула в эту полосу, все еще держась за Филиппа, и они оба подумали, что этой весенней ночью обрели то, чего им обоим так